Елена Ворон - Любить своего врага

— Вы так убедительно говорили эр Цину, что у эршелла удар неизменно смертельный. А Милли с Лизой остались в живых. И я подумала: быть может, я и вправду полукровка? Мало ли, что мать рассказывала про отца.

— Вы — настоящая полноценная эршелла. Можете мне поверить.

— Тогда почему я их не убила?

— Этот вопрос я бы задал эр Рональду, — хмуро заявил Лэй.

— С какой стати? — опешила я.

— Вспомните: после встречи с ним вы стали неспособны держать себя в руках. Зато ваш удар оказался ослабленным. И еще вы безобразно втрескались в него, как последняя… Извините за прямоту.

— Не извиняю. И не смейте говорить мне гадости.

Всерьез обидевшись, я молчала, пока Воин Скал не посадил глайдер на Пятом Приюте, на берегу маленького круглого озерца. Над головой синело прозрачное небо, в воде отражалась облитая заходящим солнцем снежная шапка, однако кругом было сумеречно и мрачновато — мы находились в неглубоком, но все же ущелье. С двух сторон высились изъеденные водой морщинистые стены, от которых отскакивало необычайно ясное эхо. Скрип гравия под ногами, стук упавшего камешка, шелест закрывшейся дверцы глайдера возвращались и долго жили, медленно затухая. В озерцо изредка падали звонкие капли и тоже подолгу звенели эхом, словно не желали исчезать бесследно и надеялись жить, жить… Какая чудовищная жестокость — создать людей, которым отмерено жизни всего двадцать пять лет!

— Лэй, — я подошла к Воину Скал, когда он, не дожидаясь моей помощи, уже выгрузил вещи из глайдера и запустил палатку; ее шипение и жужжание наполнило все вокруг. — Я в самом деле втрескалась в эр Рональда, как эта самая. И действительно, после встречи с ним я плохо владею собой, и у меня очень слабый удар. Но это спасло меня от двойного убийства, согласитесь. И полицейский не арестовал, хотя должен был, по закону. А он пощадил «полукровку», ведь так?

В сумерках ущелья, глаза Воина Скал казались темными.

— Всему можно найти разные объяснения, — промолвил он глуховато. Как будто сломались прежде лязгавшие клинки. — Шелла, времени мало. Давайте не будем его тратить впустую.

У меня защемило сердце. У кого мало времени? У нас — до наступления ночи, или у него — до встречи с братом-врагом?

И снова нахлынула тоска по Рональду Рингу. Эршелла, свой. Единственный свой на все доступные мне миры. Да я же умру без него! Меня скрутило от боли. Не расплакаться бы… я уже плачу, как последняя дура.

— Лэй, ну, сделайте что-нибудь, — прошептала я, задыхаясь. — Вы обещали.

Он подвел меня к озерцу и заставил умыться. Вода оказалась неожиданно теплой. Что в такой проку? Однако Лэй велел держать в ней руки, и я честно сидела на корточках и полоскалась в мелкой водице, слушая, как она плещется и шелестит эхом, и как звенят падающие с высоты капли, и как стучит кровь в висках. Мой проводник стоял рядом, его ладонь лежала у меня на затылке. Легкая, теплая; это касание ничего не обещало и не требовало. Боль отступала — медленно, неохотно, цепляясь когтистыми лапами.

— Я бы набил ему морду, — вдруг объявил Воин Скал, и вокруг заметалось эхо, звеня, как мечи в поединке. — Эршелла, будь он неладен! Самый сильный из измененных . И вот так взять — и походя сломать чужую жизнь. Полная безответственность, если не хуже.

— Лэй, вы не правы…

— Я прав, — отрезал он. — А Ринг — сволочь.

Я вскочила, намереваясь защищать свою любовь. Глупую, неуместную, безнадежную — в которой теперь была вся моя жизнь. Не успела. Куртка Лэя вдруг полетела наземь, в разные стороны раскатились его ботинки, и каким-то немыслимым образом он в один миг сорвал мою куртку и вытряхнул меня из обувки, подхватил на руки… И вместе со мной бухнулся в озерцо, утянув под воду с головой.

Я бешено билась, но Лэй держал крепко, не вырвешься. Мы шли ко дну, в теплую темень. Его ладонь зажимала мне рот и нос, поэтому я не нахлебалась воды в самые первые секунды, от неожиданности. Потом он поднырнул и вытолкнул меня на поверхность, позволив глотнуть воздуха. Затем снова притопил, на сей раз не глубоко и не страшно. Я боролась, уже поняв, что борюсь не за жизнь. Вот ухватить бы этого морского дракона, в которого Лэй превратился, да ко дну его, да брюхом об камни, или хотя бы просто схватить за волосы — и лицом в воду, когда он всплывает вдохнуть. Так ведь никак не поймаешь: он верткий, стремительный, сильный. Он вьется вокруг, он со всех сторон разом, сверху, снизу, с боков. Он топит меня и одновременно поддерживает, не дает захлебнуться и не позволяет толком дышать, он сражается и играет, он же просто смеется надо мной…

В этой бешеной круговерти я вдруг заметила, что вода вокруг светится. Или мы в ней светимся, не разберешь. Голубые, зеленые, желтые пятна гуляли по дну, поднимались лучами, рассыпались сверкающим жемчугом, омывая наши руки и лица. В моей разметавшейся гриве играли радуги, в волосах Лэя переливались блестки, кратко вспыхивали у него на бровях, на ресницах, на верхней губе. По одежде струились разноцветные искры, словно стайки бесстрашных мальков, оседали на швах, на застежках, угасали и вновь загорались. В этой воде с волшебной подсветкой Лэй был очень хорош собой. Как жаль, что он — не Рональд Ринг…

Внезапно прекратив дурачиться, Воин Скал ухватил меня подмышки и вынес на берег, как добытую рыбу. С нас обоих ручьями текла вода, в ней еще играли последние блестки. Праздник в озерце угасал, желто-зеленое свечение тускнело. Погасло совсем. Осталось наше тяжелое дыхание и его шелестящее эхо.

— Лэй, — я обжимала на себе одежду, стараясь не замочить раскиданные куртки и ботинки, — вы всех туристок так купаете? А если у кого-то с перепугу сердце разорвется?

— Но вы же — смелая, — он стащил с себя мокрую рубашку. По-мальчишески тонкий, с виду — совсем юный. — Переоденьтесь в сухое, и будем ужинать. И накиньте что-нибудь на голову, не то застудитесь.

В темнеющем небе проклюнулись первые звезды, за ними дружно высыпали остальные. Мягко светил фонарь над входом в палатку, уютно горел костер, и ущелье больше не казалось мрачным. Эхо наших голосов плясало от стены до стены, однако не мешало разговаривать. Здесь не было деревянных чурбаков для сидения, их заменяли обтесанные камни, покрытые сухим, теплым и, очевидно, искусственным мхом. Ужин был превосходный, и тоска по Рингу держалась поодаль, не захлестывая и не убивая. До чего хорошо… если б только не тревога за Лэя.

Я рискнула вернуться к разговору о братьях-близнецах.

— Лэй, и все-таки я не понимаю. Воин Скал может нанести удар по обычному человеку и вправить ему мозги.

— С вашей подачи, — уточнил он.

— С Грэм вы справились сами. Так объясните: почему Воин Скал не берется нанести удар по своему собрату, чтобы вышибить из него желание убивать? Даже если волей Проклятых Высших вы устроены так, что живете ненавистью, отчего ее нельзя держать в допустимых рамках? Двадцать лет, тридцать, пятьдесят?