Галина Чередий - Модификаты [СИ]

— Я не вижу тебя четко и целиком, — произнесла она глубоким грудным голосом, прокатившимся по мне волной электричества, не болезненной, но пробирающейся в каждый уголок сознания и тела. — Только части.

— Это потому что я чужая? — осторожно предложила я вариант ответа.

— Нет, не чужая, — качнула женщина головой. — У тебя есть народ и мужчина, как ты можешь быть чужой. Но…

Аккуратно, но настойчиво она приблизила свои большие пальцы к моим глазам, я их закрыла чисто инстинктивно, и тут же подушечки легли на веки.

— Боль и страх, — прозвучало чуть слышно, но абсолютно разборчиво, и на задней стороне моих век вдруг произошел цветовой взрыв. Словно в лицо плеснули ядовито-фиолетовым, светящимся так противно и агрессивно, что показалось — сейчас радужка будет растворена, как едкой щелочью, и одновременно с этим стремительным калейдоскопом понеслись картинки унижений и издевательств, которым подверг меня капитан. Они были краткими вспышками, но отчетливость каждой не смазывалась, не теряла насыщенности страдания, пережитого тогда.

— Здесь — обида и одиночество, — фиолетовый перелился в бесконечно холодный синий, и ребра сдавило, челюсти сжались от воспоминания о сотнях часов, которые я прорыдала или провела в оцепенении, молясь о спасении или проклиная всех, кому не было дела до меня. — Вот ненависть и жажда отмщения, — заполнившая все сознание клякса сменила цвет на грязно-багровый, горло завибрировало, производя на свет совершенно нечеловеческий звук, кулаки стиснулись, в груди заклокотало яростное, жестокое пламя. Меня буквально затрясло от необходимости причинять боль, злость вызывала удушье.

— А вот тут столько доброты и любви… — голос жрицы стал выше и звонче, как если бы ее охватило восхищение, а сразу вслед за этим все гадкие и тяжкие цвета были смыты приливом… нет, даже не цвета, а сияния. Это было похоже на сгусток чистого солнечного света и тепла, что нежно, лаская и уговаривая, распространился от разума до самых дальних уголков души и тела, вытесняя дурное. Я неожиданно стала легче воздуха и воспарила над всем. Мой Глыба.

— Духи не понимают, зачем ты пришла, девочка, — отрезвила меня служительница культа, резко отпуская и отступая. — Ты признана ими как свое дитя, ты обрела все, способное составить твое счастье, и не разделишь участь тех, кто прежде звался твоими соплеменниками.

Вздрогнув, я подалась вперед.

— Именно для этого я и пришла! Я не могу просто продолжить жить и не думать о них, мне нужно знать, что их ожидает, скоро ли они освободятся от жестокости капитана и в моих ли силах помочь им после хоть чем-то.

На узком бледном лице жрицы отразилось мимолетное замешательство, а потом взгляд на некоторое время стал отсутствующим.

— Помогать будет некому, — произнесла она еще более низким и слегка искаженным голосом.

— Я не понимаю, — пробормотала, удивлено моргая и ощущая при этом, как все нутро начало сворачивать узлами ужасного предчувствия.

— Чужаки принесли с собой мерзость, жестокость и грязь! — теперь слова вообще звучали как множащееся эхо, пробирающее до костей и поднимающее дыбом волосы. — Они как полный гноя нарыв, преисполнены жажды властвовать, убивать, унижать, творят непростительное и заслуживают быть стертыми с лица нашего мира, или же отравят его, заразят и пробудят с таким трудом побежденные нашу собственную тьму и жестокость. Участь решена!

Я присел на корточки напротив брата у входа в Запретное место и приготовился к долгому ожиданию. Как-то много лет назад, едва мы с Аговой воплотили Оградителя впервые, нам уже случалось сопровождать сюда Вали. Тот поход был наполнен печалью: Душа народа незадолго до этого потеряла своего энгсина и нуждалась в собственном утешении, что так щедро дарила всем вокруг. Вышла из пещеры она много часов спустя, и лицо ее было просветлевшим, хоть и по-прежнему грустным.

Появление авгассы стало настолько неожиданным, что я едва не упал на задницу. Не было слышно ни шагов, ни шороха, и даже запахи никак не предупредили меня о том, что мы с братом больше не одни. Вскочив, я встал с этой странной женщиной лицом к лицу, поражаясь ее росту, очень бледной, почти полупрозрачной коже, разительно контрастировавшей с черными, свободно спадающими волосами, и бесцветным глазам, зрачок в которых выглядел сквозным провалом в мир Духов, от чего меня постыдно бросало в дрожь. Вторая сущность зашевелилась совсем близко к коже от присутствия создания, говорящего напрямую с ей подобными, и потянулась, будто выпрашивая чего-то, как мне почудилось нехорошего, вечность сдерживаемого, но лишь один взмах ладони, через которую, казалось, насквозь проникает свет, и внутри все успокоилось.

— Мне сейчас нужен только ты сам, мальчик, — произнесла женщина, и от глубокого звучания ее голоса у меня побежали мурашки. — Я не стану касаться тебя, Рисве, это небезопасно для нас обоих.

— Чем я могу быть полезен тебе? — спросил, почтительно склоняя голову, но если честно, больше нуждаясь в том, чтобы частично скрыться от пронзительности взгляда.

— Все наоборот. Ты ведь хочешь спросить. Нечто очень важное для тебя.

— Я не… — остановился, почувствовав себя завравшимся ребенком только от одной попытки отрицания правды перед ней. — Разве вам можно говорить с мужчинами?

Да я просто глупый ресу с толстым черепом и только каплей мозгов в нем, нашел, что ляпнуть перед такой, как она!

— Я же говорю. Просто мы, как и сами Духи, нечасто видим необходимость делать это. Но твой случай особый. Итак, спроси меня вслух, Ρисве.

— Я постоянно думаю… — Да хватит мямлить, нужно говорить прямо! — Меня все время гложет сомнение и даже страх, что вдруг я не смогу дать моей Софи все необходимое для счастья, пусть и буду стараться изо всех сил? Что, если она вообще не сможет до конца обрести покой и наполненность жизни со мной и среди хротра?

— Разве достойно для столь сильного мужчины, как ты, сомневаться? — Хоть фраза и имела насмешливый смысл, в тоне его не уловил, но все равно разозлился.

— Какое мне дело до достоинства и что толку в моей силе? Они разве способны помочь в том, о чем я спросил?

Авгасса покачала головой, непонятно, соглашаясь или нет.

— А если я скажу, что твои страхи имеют под собой реальную почву? Что ты станешь делать? — Ее посылающие по спине крупную дрожь зрачки расширились ещё сильнее, словно где-то на территории Духов меня хотели рассмотреть получше.

— Все что угодно! Буду искать новые пути, способы, пробиваться к лойфе моей Софи сотней дорог…

— Но если и этого недостаточно, отпустишь?

— Что? НЕТ! Ни за что, это невозможно! Она моя анаад!

— И это значит, что ты без нее жизни не мыслишь, а вот она-то вполне может так и не увидеть в тебе центр всего сущего.