Ким Робинсон - Марсианская трилогия

Фрэнк пристально смотрел на говорящего.

— А ты почему не исчез?

Тот отрывисто рассмеялся и снова продолжил тягать гири.

— Охрана, — сказал кто-то из тренажера «Наутилус».

Жим-стоя согласился.

— Охрана — это досадно, но нужно ещё, чтобы было куда идти. Как только Аркадий укажет путь — уйдём!

— Однажды, — сказал жимовик, — я видел по телику, как он говорил, что цветные парни лучше приспособлены к марсианским условиям, чем белые. Мы лучше переносим ультрафиолетовое излучение.

— Да! Да! — все рассмеялись, и скептически, и радостно одновременно.

— Да, это чушь собачья, но какого черта? — продолжил жимовик. — Почему бы нет? Почему? Пусть это будет наш мир. Пусть это будет Новая Африка. Пусть ни один босс не сможет отнять его у нас.

Он рассмеялся снова, будто все, что он говорил, было таким смешным. Или просто уморительной правдой, такой приятной, что даже произносить её вслух нельзя было, не заливаясь смехом.

Поздно той же ночью Фрэнк вернулся к арабским марсоходам и продолжил путь с ними, но ощущения его уже были другими. Его затягивало в прошлое, и длинные дни, проведённые в разведке, лишь вызывали у него зуд. Он смотрел телевизор, кому-то звонил. Пост секретаря он так и не оставлял — в его отсутствие делами ведомства руководил его заместитель Слусинский, а ему было достаточно поддерживать их по телефону, чтобы те его прикрывали, сообщая в Вашингтон, что он на работе, затем — что он занят серьёзным исследованием, затем — что ушёл в рабочий отпуск, ведь ему как члену первой сотни необходимо было где-то странствовать. Долго это продолжаться не могло, но, когда Фрэнк позвонил напрямую в Вашингтон, президент был этим доволен, а изможденный Слусинский в Берроузе выглядел по-настоящему счастливым. И вообще все министерство обрадовалось, узнав, что он собирался вернуться, — Фрэнк даже слегка этому удивился. Когда он покидал Берроуз, в презрении к договору и подавленный из-за Майи, он, как ему казалось, был отвратительным начальником. Но теперь, после того как они прикрывали его почти два года, они были рады его возвращению. Люди такие странные. Несомненно, дело в ауре первой сотни. Если, конечно, это имело значение.

Итак, Фрэнк, вернувшись из последней изыскательской экспедиции, вечером сидел в марсоходе Зейка, потягивая свой кофе, наблюдая, как беседовали Зейк, аль-Хал, Юсуф и остальные, а также Назик и Азиза, которые то входили, то выходили из помещения. Это были люди, которые восприняли его, люди, которые в некотором смысле его понимали. Согласно их законам, он сделал то, что было необходимо. Расслабился в потоке арабской речи, преисполненной многозначительности. «Лилии», «река», «лес», «веселье», «жасмин» — слова, которые могли означать механическую руку, трубу, осыпь, части роботов; а может, это просто лилии, река, лес, веселье, жасмин. Красивый, изумительный язык. Речь людей, принявших его в свой круг, давших ему отдых. Но людей, которых он должен покинуть.

≈ * ≈

Теперь тем, кто провёл в Андерхилле более полугода (марсианских), выделяли личную комнату на постоянной основе. По всей планете в городах вводили подобную систему из-за того, что люди разъезжали так часто, что никто и нигде не чувствовал себя дома, а эта мера должна была улучшить ситуацию. И разумеется, первая сотня, представители которой были в числе самых подвижных марсиан, стала проводить в Андерхилле больше времени, чем раньше, и это доставляло им прежде всего удовольствие — по крайней мере, большинству. Теперь там постоянно находилось двадцать-тридцать из них, тогда как другие прибывали, проводили там какое-то время между разными занятиями и непрерывно въезжали и выезжали. Благодаря этому первые могли более-менее оставаться в курсе положения дел — новоприбывшие докладывали о том, что видели сами, а они спорили о том, что это значило.

Фрэнк, однако, не проводил в Андерхилле требуемых двенадцати (земных) месяцев в году, поэтому личной комнаты ему не полагалось. Он переехал в главное здание своего министерства в Берроузе в 2050-м и до того, как присоединился к арабам в 2057-м, занимал комнату в этом здании.

Сейчас шёл 2059-й, и он, вернувшись, оказался в комнате этажом ниже, чем раньше. Бросив сумку и осмотревшись, он громко выругался. Вынужден находиться в Берроузе лично — будто физическое присутствие в эту пору имело какое-то значение! Не иначе как нелепый анахронизм, но так уж устроены люди. Очередное остаточное явление из саванн. Они по-прежнему жили, как обезьяны, окружённые силами своих новых богов.

Вошел Слусинский. Несмотря на то, что его акцент был чисто нью-йоркским, Фрэнк всегда называл его Дживсом, потому что он был похож на актера из сериала канала ВВС[77].

— Мы как карлики на погрузчике, — сердито сказал ему Фрэнк. — В такой огромной машине. Сидим внутри и якобы должны сворачивать горы, но, вместо того чтобы использовать его возможности, высовываемся в окошко и копаем чайной ложечкой. И хвалим друг друга за то, что пользуемся преимуществом в росте.

— Понимаю, — осторожно ответил Дживс.

Но ничего с этим поделать было нельзя. Он снова оказался в Берроузе, снова в высоком ритме проводил по четыре встречи в час, участвовал в совещаниях, где говорили о том, что он и так знал, — что УДМ ООН теперь использовало договор как туалетную бумагу. Они принимали системы учета, которые гарантировали, что горные работы не принесут никакой прибыли членам Генеральной Ассамблеи даже после того, как будет запущен космический лифт. Они отдавали статус «необходимых лиц» тысячам эмигрантов. Не внимали ни многочисленным объединениям местных жителей, ни «Первым на Марсе». Многое из этого было сделано ради самого лифта, который обеспечивал бесконечную вереницу извинений — 35 ООО километров извинений, 120 миллиардов долларов извинений. Что было не так уж дорого, если сравнивать с военным бюджетом прошлого века. Причём бóльшая часть средств, необходимых для запуска лифта, требовалась в первые годы — чтобы найти астероид, вывести его на подходящую орбиту и наладить фабрику по производству проводов. А потом фабрика съедала астероид и выплевывала провод — и на этом все. Далее оставалось лишь дождаться, пока он нарастит достаточную длину, и подтолкнуть в нужную позицию. Выгодная сделка, в самом-то деле!

А также прекрасное оправдание нарушения договора, везде кажущееся уместным.

— Черт побери! — воскликнул Фрэнк в конце длинного дня первой недели после возвращения. — Почему УДМ так прогнулось?

Дживс и остальной штат восприняли это как риторический вопрос и не выдвинули никаких предположений. Он явно отсутствовал слишком долго, теперь его боялись. Ему пришлось самому ответить на свой вопрос: