Ким Робинсон - Марсианская трилогия

— Почему ты не обсудила это с нами? — спросил её Спенсер.

Свирепый взгляд Энн заставил его отвернуться.

А почему я должна с вами это обсуждать? — ответила она, переводя взгляд на Сакса. — И так ясно, что вы обо всем этом думаете, мы это проходили уже много раз, и ничего из того, что я вам говорила, для вас не имеет значения. Вы сидите в норках за своими экспериментами, как дети с химическим набором в подвале, тогда как за вашими дверьми все это время находится целый мир. Мир, где элементы ландшафта в сотни раз больше своих аналогов на Земле, где они в тысячи раз старше, где повсюду разбросаны свидетельства времён зарождения Солнечной системы, как и свидетельства истории планеты, которые почти не изменились за последний миллиард лет. А вы хотите все это погубить. Даже не признав по-честному того, что вы творите. Потому что мы могли бы жить на этой планете, не изменяя её, — жить, причиняя лишь небольшой вред себе и даже испытывая лишь мелкие затруднения. Вся эта болтовня о радиации — это чушь собачья, и вы сами это знаете. Она попросту не достигает такого высокого уровня, чтобы оправдать это широкое изменение среды. Вы хотите это сделать лишь потому, что можете. Вы хотите попробовать и посмотреть — будто это какая-то огромная песочница, в которой можно строить замки. Как будто Марс — это большой сосуд! Вы находите оправдания везде, где только можно, но это просто недобросовестно, а не научно…

За время этой тирады её лицо раскраснелось — Надя ещё никогда не видела её такой рассерженной, как сейчас. Привычное сухое выражение лица, скрывавшее её мучительную озлобленность, теперь исчезло, и она едва была способна говорить в своём гневе, её трясло. Вся комната погрузилась в мертвенное молчание.

— Не научно, вот как! Просто детские игры. И ради этих игр вы готовы погубить историю, уничтожить полярные шапки, затопить каналы и каньоны, разрушить прекрасный, чистый ландшафт. И все это просто так, шутки ради!

В комнате стало тихо, собравшиеся представляли собой живую картину, они словно превратились в каменные статуи. Слышался лишь гул вентиляторов. Затем они начали осторожно переглядываться. Саймон сделал шаг к Энн, вытянув вперёд руку, но она остановила его взглядом: с тем же эффектом он мог выйти из спальни в нижнем белье — так же застыл бы намертво. Покраснев, он все же сменил позу и сел на своё место.

Сакс Расселл поднялся на ноги. Он выглядел так, как всегда, или, может быть, слегка более взволнованным, но казался безобидным. По-совиному моргая, он заговорил спокойным сухим голосом, будто читал лекцию из учебника по термодинамике или перечислял элементы периодической таблицы.

— Красота Марса существует лишь в людском разуме, — начал он своим сухим, констатирующим факты тоном, и все зачарованно уставились на него. — Без присутствия человека это просто скопление атомов, ничем не отличающихся от других частиц материи во вселенной. Только мы её понимаем, только мы придаем ей значение. Всю свою историю мы смотрели на ночное небо и наблюдали, как Марс блуждает среди звёзд. Все эти ночи, что мы наблюдали за ним в телескопы, вглядываясь в крошечный диск, пытаясь увидеть каналы в изменениях альбедо, вся эта дурацкая научная фантастика с её чудовищами, девицами и вымирающими цивилизациями, все эти учёные, которые изучали его, которые забросили нас сюда, — вот что делает Марс красивым. Но не базальт и не оксиды.

Он сделал паузу и обвёл всех взглядом. Надя сглотнула; чрезвычайно странно было слышать эти слова из уст Сакса Расселла, произносимые тем же сухим тоном, какой было привычнее слышать, когда он анализировал графики. Слишком странно! — И вот мы здесь, — продолжил он. — И нам мало прятаться под десятиметровым слоем земли и изучать камни. Это наука, да, причём необходимая наука. Но наука — это и нечто большее. Наука — это часть более крупного человеческого предприятия, которое заключается в том, чтобы отправиться к звёздам, приспособиться к другим планетам, приспособить их под себя. Наука — это созидание. Отсутствие жизни здесь, отсутствие каких-либо контактов при работе программы поиска внеземных цивилизаций за пятьдесят лет говорят о том, что жизнь — это редкость, а разумная жизнь — ещё бóльшая редкость. И все же вся суть вселенной, вся её красота содержится в сознании разумных существ. Мы — это сознание вселенной, и наша задача — распространять его, смотреть на мир и жить везде, где это возможно. Слишком опасно держать сознание вселенной лишь на одной планете — там оно может быть уничтожено. А теперь мы на двух планетах — или на трёх, если считать Луну. И можем изменить Марс, чтобы сделать его более безопасным для жизни. Изменения его не уничтожат. Прочтение его прошлого может быть затруднено, но красота не уйдёт. Если здесь появятся озера, леса или ледники, разве это убавит его красоту? Я думаю, нет. Я думаю, он станет только прекраснее. Это добавит жизнь, самую красивую систему из всех возможных. Но жизнь никак не сумеет ни сровнять с землёй Фарсиду, ни заполнить долины Маринер. Марс навсегда останется Марсом, отличным от Земли, более холодным и диким. Но он может быть Марсом и в то же время нашей планетой. И он ею станет. Рассуждаю вполне по-человечески: если это может быть сделано, это будет сделано. Мы можем изменить Марс, построив его так же, как мы построили бы кафедральный собор, — построив как памятник человечеству и вселенной. Мы можем это сделать, значит, мы это сделаем. Значит… — он поднял ладонь, будто удовлетворенный анализом данных на графике, будто проверивший периодическую таблицу и убедившийся, что она по-прежнему верна, — мы можем начинать.

Он посмотрел на Энн, и все взгляды, последовав его примеру, сошлись на ней. Её губы были сомкнуты, плечи опущены. Она понимала, что потерпела поражение.

Она пожала плечами, будто стараясь сбросить на спину капюшон, будто все её тело покрывал тяжёлый панцирь, тяготивший её. И ровным неживым голосом — обычным для неё, когда она была расстроена, — произнесла:

— Мне кажется, ты слишком высоко ценишь сознание. А камни, наоборот, слишком низко. Мы не властелины вселенной. Мы лишь малая её часть. Может, мы и есть её сознание, но даже это не значит, что мы должны превращать все подряд в зеркальное отражение самих себя. Это, скорее, означает, что мы должны подстроиться под неё, такую, какая она есть, и чтить её своей заботой.

Она встретила спокойный взгляд Сакса и выбросила в него последний остаток гнева:

— Ты никогда в жизни не видел Марса.

И она вышла из комнаты.

Джанет была там в своих видеоочках и записала этот обмен репликами. Филлис отправила копию на Землю. Неделю спустя комитет УДМ ООН по изменению окружающей среды одобрил распространение ветряных мельниц.