Ким Робинсон - Марсианская трилогия

На краю горы Олимп все было по-прежнему. Гигантское плоское кольцо с выемкой посередине, полоса фиолетового неба вдоль далекого горизонта и чёрный купол над головой, маленькие одинокие жилища, выдолбленные в изверженной породе. Отдельный мир. Частью – голубой Марс, частью – нет.

В первом домике, где они остановились, жили очень старые Красные нищие, которые, похоже, просто ждали, когда их настигнет резкий спад, после чего их тела кремируют, чтобы развеять прах в восходящем потоке.

Сакс счёл такое бытие чрезмерно фаталистическим. Энн также не пришла в восторг.

– Ладно, – сказала она, глядя, как нищие ели свою скудную пищу, – пойдём уже опробуем то лекарство.

Многие члены первой сотни не хотели собираться в Андерхилле и предлагали другие места. Они спорили как-то по-новому, нетипичным для своей группы образом. Но Сакс был непреклонен и отклонял все предложения о горе Олимп, низкой орбите, Псевдофобосе, Шеффилде, Одессе, Адовых Вратах, Сабиси, Сензени-На, Ахероне, южной полярной шапке, Мангале и открытом море. Он настаивал на том, что окружающая обстановка, как показали опыты, служила критическим фактором. Койот самым неуместным образом вопил, когда Сакс описывал эксперимент, в котором студенты с аквалангами заучивали списки на дне Северного моря, но факты есть факты. И, учитывая их, почему бы не провести теперь эксперимент в месте, которое должно обеспечить наилучший результат? Ставки были достаточно высоки, чтобы делать все возможное. Ведь, указал Сакс, если воспоминания вернутся к ним полностью, то могло случиться все что угодно: прорыв в других областях, наступление резкого спада, прилив здоровья на столетия вперёд, непрерывно растущее сообщество садовых миров отныне и до какого-нибудь эмерджентного фазового изменения, которое перенесет человечество на более высокую ступень прогресса, в такую область познаний, которую пока нельзя даже вообразить. Сейчас же они балансировали на грани золотого века, сказал Сакс. Но все это зависело от целостности разума, без которой ничего не могло быть. Поэтому он настаивал на Андерхилле.

– Ты так уверен? – посетовала Марина, предлагавшая собраться в Ахероне. – Здесь следует мыслить шире.

– Да-да.

Мыслить шире. Для Сакса это было легко: его разум хранился в лаборатории, которая сгорела, и теперь он стоял под открытым небом. И никто не мог доказать несостоятельность идеи об Андерхилле – ни Марина, ни кто угодно другой. Те, кто возражал, просто боялись, как ему казалось, – боялись силы прошлого. Не желали признавать его силы, которую не могли преодолеть, не желали ей подчиняться. Мишель, будь он среди них, точно поддержал бы выбор Андерхилла. Место играло ключевую роль, и их жизни теперь доказывали это. Даже те, кто сомневались, не верили или боялись, – то есть все они, – вынуждены были признать, что Андерхилл подходил для того, что они намеревались совершить.

И в итоге все согласились встретиться там.

Андерхилл теперь стал своего рода музеем и был сохранен в том же виде, какой имел в 2138 году, когда там закрыли железнодорожную станцию. То есть он выглядел не совсем так, как в годы, когда там жили они, но в основе своей остался прежним, так что изменения не должны сильно отразиться на их проекте, как рассудил Сакс. Прибыв туда вместе с несколькими друзьями, он прогулялся вокруг и увидел, что все старые строения остались на месте: изначальные четыре жилища, целиком сброшенные из космоса, Надины сводчатые отсеки с крытой площадью посередине, тепличный корпус Хироко, Надина аркада на северо-западе, Чернобыль, соляные пирамиды и, наконец, Алхимический квартал, которым Сакс завершил свою прогулку, пройдясь между его строениями и трубами, пытаясь подготовить себя к тому, что предстояло им на следующий день. Пытаясь мыслить шире.

Теперь в нем бурлили воспоминания, словно память показывала, что ей не нужна никакая помощь. Здесь, среди этих строений, он впервые увидел преобразующую силу технологий над чистой материальностью природы: ведь, по сути, сначала у них были лишь камни и газы, которые они добывали, очищали, изменяли, комбинировали, придавая новую форму. И делалось это столькими способами, что ни один человек не мог не то чтобы во всех них разобраться, но и представить их результат. Так что он видел, но не понимал: они постоянно действовали, не осознавая своей истинной силы и (вероятно, как следствие) очень слабо ощущая, к чему стремятся. Но тогда, в Алхимическом квартале, он не мог этого видеть. Он был слишком уверен, что мир, если сделать его зелёным, станет прекрасным местом.

И теперь он стоял под голубым небом, на второавгустовской жаре, без скафандра, осматриваясь вокруг и пытаясь думать, копаясь в памяти. Управлять ею было тяжело: воспоминания то и дело являлись сами по себе. Объекты старой части города были отчётливо знакомыми и даже родными. Даже отдельные красные камни и валуны вокруг поселения и попадающие в поле зрения бугры и впадины были хорошо знакомы и, судя по компасу, по-прежнему находились на своих местах. Перспективы эксперимента казались Саксу весьма хорошими: они тоже были на своём месте, в нужном контексте, собранные и готовые. Дома.

Он вернулся к сводчатым отсекам, где они намеревались поселиться. Несколько машин прибыло сюда, пока он был на прогулке, а на подъездных путях у главной железной дороги стояло несколько маленьких экскурсионных поездов. Люди подтягивались. Майя и Надя уже обнимали прибывших вместе Ташу и Андреа, и их голоса звенели, как в какой-то русской опере, словно речитатив, готовый вот-вот перерасти в песню. Из сто одного человека, которые были в начале, сейчас должно было собраться всего четырнадцать: Сакс, Энн, Майя, Надя, Десмонд, Урсула, Марина, Василий, Джордж, Эдвард, Роджер, Мэри, Дмитрий, Андреа. Не так уж много, но это были все, кто выжил и был на связи с остальным миром; остальные либо умерли, либо пропали без вести. Если Хироко и ещё семь членов первой сотни, кто был с ней, и оставались в живых, то они не давали о себе знать. Кто знает, может, они собирались заявиться без объявления, как на первый фестиваль Джона на Олимпе, а может, и нет.

В общем, их было четырнадцать. При таком сокращении численности Андерхилл выглядел малонаселенным, и, хотя они могли разбрестись по нему, как им захочется, все сгрудились в южном крыле сводчатых отсеков. И все равно пустота была ощутима. Само это место словно воплощало собой их забытые воспоминания с утерянными лабораториями и умершими товарищами. Каждый из собравшихся страдал от разного рода проблем с памятью: если говорить о них всех, то они сталкивались почти со всеми нарушениями умственной функции, какие только упоминались в литературе, и значительную часть их общения занимали сравнения симптомов и перечисления пугающих и/или потрясающих ощущений, которые они испытали за последнее десятилетие. Так, то забавляясь, то приходя в уныние, они слонялись по кухне в юго-западном углу, где высокие окна выходили на дно центральной теплицы, все ещё покрытой толстым стеклянным куполом и покоящуюся в приглушенном свете. Они поужинали пикниковой едой, которую привезли в холодильниках, увлечённо беседуя, а затем разбрелись по южному крылу, чтобы приготовить спальни к беспокойной ночи. Они просидели допоздна, сколько смогли, говоря без умолку, но в итоге стали сдаваться и по одному-двое уходили, чтобы попытаться уснуть. Ночью Сакс несколько раз просыпался и слышал, как кто-то, спотыкаясь, ходил в туалет, шептался на кухне или бормотал во сне, как часто делали старики. И каждый раз, когда ему удавалось снова уснуть, к нему возвращались сновидения.