Ким Робинсон - Марсианская трилогия

Хироко прекратила петь, поднесла руку ко рту и начала есть землю с ладони. Остальные проделали то же самое. Поднял руку и Мишель: земли было многовато, чтобы её съесть, и он, высунув язык, слизал половину горсти, ощутил быструю дрожь, когда принялся тереть ею о нёбо и возить во рту, пока она не превратилась во влажную грязь. На вкус она была солёной и ржавой, с неприятным запахом гнилых яиц и химикатов. Он все проглотил, слегка поперхнувшись. Затем проглотил то, что осталось во второй руке. Пока участники обряда ели, в кругу раздавался неравномерный гул, гласные переходили из одной в другую: а-ай, о-о-о, а-ах, и-и-и, е-е-е, у-у-у — каждая гласная, казалось, тянулась с минуту, звук раскалывался на две, а иногда и на три части, высокие звуки создавали странные гармонии. На фоне этого гула Хироко снова начала петь. Все встали, поднялся и Мишель. Вместе они двинулись в середину круга, Евгения и Эллен взяли его под руки и потянули вперёд. Они сплотились вокруг Хироко, образовав груду тесно прижатых тел, обступив Мишеля так, что тёплая кожа давила на него со всех сторон. Это наше тело. Все целовались, прикрыв глаза. Они медленно вращались, стараясь все время касаться других тел, находясь в движении. Жесткие лобковые волосы щекотали нижнюю часть его тела, и он почувствовал, как его бедра коснулся эрегированный член. Земля тяготила живот, у него закружилась голова, кровь превратилась в огонь, а кожа — в воздушный шар, до предела накачанный пламенем. Поразительное множество звёзд теснилось над головой, и у каждой был собственный цвет — зелёный, красный, голубой или жёлтый. Они казались искрами.

Он был фениксом. Сама Хироко прижалась к нему, и он возвысился среди огня, готовый переродиться. Она заключила его тело в плотные объятия, сдавила его; она была высокой и казалась сплошным мускулом. Она заглянула ему в глаза. Он ощутил, как её груди прижались к его ребрам, а лобковая кость — к бедру. Она поцеловала его, коснувшись языком его зубов; он почувствовал вкус земли и внезапно, в один миг ощутил её всю. Всю оставшуюся жизнь непроизвольного воспоминания об этом чувстве ему будет достаточно, чтобы прийти в возбуждение, но в ту минуту он был слишком ошеломлён, целиком объятый пламенем.

Хироко отвела голову и снова посмотрела на него. Воздух свистел у него в лёгких — на вдохе и на выдохе. Она сказала ему по-английски, торжественно, но добродушно:

— Это твоё посвящение в нашу ареофанию, обряд тела Марса. Приветствуй его. Мы поклоняемся этому миру. Мы намерены сделать здесь место для себя — место, красивое по-марсиански, невиданное на Земле. Мы построили скрытое убежище на юге, и теперь мы уходим туда. Мы знаем тебя, мы любим тебя. Мы знаем, ты сможешь нам помочь. Мы хотим построить то, по чему ты тоскуешь, то, чего тебе не хватает здесь. Но все в новых формах. И мы никогда не вернёмся. Мы должны идти вперёд Мы должны найти свой путь. Мы выходим сегодня. И хотим, чтобы ты шёл вместе с нами.

И Мишель произнёс:

— Я пойду.

Часть пятая

Попасть в историю

≈ * ≈

Лаборатория тихонько гудела. Столы и полки были заставлены разными предметами, белые стены исписаны графиками, завешаны постерами и забавными вырезками, и все это слабо трепетало в ярком искусственном свете. Здесь было как в любой другой лаборатории: где-то чисто, где-то беспорядок В единственном окне в углу было темно и отражался интерьер: снаружи стояла ночь. Во всем здании почти никого не было.

Но у одной из полок, прильнув к монитору компьютера, стояли двое мужчин в лабораторных халатах. Тот, что был ниже ростом, нажал указательным пальцем на клавишу располагавшейся под экранам клавиатуры, и изображение сменилось. Появились зелёные спирали на чёрном фоне, заштрихованные таким образом, чтобы резко выделить их трехмерность, будто экран был объемным. Изображение поступало из электронного микроскопа: вся показанная область занимала всего несколько микрон.

— Видишь, это что-то вроде плазмидного восстановления последовательности гена, — произнёс невысокий учёный. — Мы идентифицируем разрывы в оригинальной нити. Синтезируем последовательности для замены, а когда вводим их в клетку, разрывы определяются как места привязки, и она привязывается к оригиналу.

— Вы вводите их с помощью трансформации или электропорацией?

— Трансформации. Обработанные клетки вводятся вместе с обычными, и замененные цепи совершают конъюгационный перенос.

— In vivo?[52]

— In vivo.

Тихий присвист.

— Значит, неважно, какие они мелкие — вы все равно сможете их восстановить? Даже при ошибках деления клеток?

— Верно.

Оба пристально смотрели на спирали, колышущиеся на экране, будто молодые лозы винограда на ветру.

— Образцы уже есть?

— Влад показывал тебе мышей в соседней комнате?

— Ага.

— Им пятнадцать лет.

Ещё один присвист.

Они вошли в соседнюю комнату, где держали мышей, бормоча что-то друг другу под гул машин. Высокий с любопытством разглядывал клетку, где шерстяные комочки дышали из-под древесных щепок Затем, снова выйдя из комнаты, они потушили свет в обоих помещениях. Первую лабораторию своим зелёным мерцанием освещал экран электронного микроскопа Учёные, беседуя на пониженных тонах, подошли к окну. Они выглянули наружу. Небо в преддверии нового дня окрасилось пурпурными красками, звезды исчезали, будто их вовсе и не существовало. На горизонте с одной стороны возвышался огромный вулкан с плоской вершиной. Гора Олимп, высочайшая точка Солнечной системы.

Высокий учёный покачал головой.

— Знаешь ли, это изменит все.

— Знаю.

≈ * ≈

Со дна шахты небо напоминало ярко-розовую монету. Сама шахта была круглой, в один километр диаметром, в семь глубиной. Со дна, однако, казалась намного более узкой и глубокой. Иногда перспектива способна вытворять с человеческим зрением забавные штуки.

Как, например, та птица, что летит вниз над этой розовой точкой неба и кажется такой огромной. Только это не птица.

— Эй, — сказал Джон.

Директор шахты, круглолицый японец по имени Эцу Окакура, взглянул на него, и Джон увидел сквозь оба их забрала нервную улыбку. В глаза ему бросился бесцветный зуб японца.

Окакура посмотрел вверх.

— Что-то падает, — крикнул он. — Бежим!

Они повернулись и бросились к двери шахты. Джон быстро сообразил: несмотря на то, что почти все рыхлые породы здесь были удалены и остался лишь чёрный базальт, дно шахты никто не пытался выровнять. Мелкие кратеры и бугорки мешали ему развивать приличную скорость. Инстинкты, заложенные в детстве, в эту минуту взяли верх, и он с силой отталкивался от земли при каждом шаге, неистово преодолевая неизведанную территорию, продолжая безумный бег до тех пор, пока наконец не споткнулся, потеряв равновесие. Он упал на неровную глыбу, выставив перед собой руки, чтобы не разбить забрало гермошлема. Испытал небольшое утешение, увидев, что и Окакура тоже упал. К счастью, та же гравитация, что вызвала их падение, давала им больше времени на то, чтобы убежать: падающий объект все ещё не достиг земли. Они поднялись и побежали снова, но Окакура снова упал. Джон оглянулся и увидел, как по камням расплылось яркое металлическое пятно, и затем раздался звук удара — отчетливый глухой хлопок. Разлетелись серебристые ошметки, некоторые — в их сторону. Он остановился, внимательно проверил, не появилось ли признаков извержения. Никаких звуков не было слышно.