Ким Робинсон - Марсианская трилогия

— Наконец-то.

— Слушай, в Элладе открылся новый обитаемый завод. Там производят пусковые блоки, которые позволят принять порядка трёх тысяч эмигрантов за эл-эс девяносто, а с новыми шаттлами многократного использования этого вряд ли хватит. — Увидев выражение лица Джона, он быстро продолжил: — И в итоге, Джон, все это тепло поможет терраформированию не только деньгами и трудом. Подумай в этом ключе.

— А ты когда-нибудь задумывался, к чему это все приведёт? — спросил Джон.

— Что ты имеешь в виду?

— Например, этот поток людей и оборудования при том, что на Земле сейчас все разваливается на части?

— На Земле все всегда будет разваливаться на части, к этому можно уже привыкнуть.

— Да, но кто будет владеть тем, что здесь? Кто будет всем заправлять?

Фрэнк лишь состроил гримасу, удивляясь простодушию Джона. По одному только взгляду на его лицо Джон все понял — всю смесь отвращения, нетерпимости и удовлетворения Фрэнка. Какая-то часть Джона была довольна, что удалось мгновенно все понять; он знал своего старого друга лучше, чем кого-либо из своей семьи, и это смуглое лицо, обратившее к нему неласковый тусклый взгляд, было чем-то вроде лица брата-близнеца, которого он не помнил и о котором никогда не знал. С другой стороны, его раздражал покровительственный тон Фрэнка.

— Люди спрашивают об этом, Фрэнк. Не только я и не только Аркадий. Ты не можешь просто пожимать плечами и отмахиваться, будто это слишком глупый вопрос, будто здесь нечего решать.

ООН решит, — грубо бросил Фрэнк. — Там их десять миллиардов, а здесь нас десять тысяч. Миллион к одному. Чтобы повлиять на это соотношение, тебе нужно было становиться представителем УДМ ООН, как я тебе советовал, когда эту должность ещё учреждали. Но вместо того, чтобы меня послушать, ты отмахнулся. Ты мог действительно что-то сделать, а кто ты теперь? Просто помощник Сакса по связям с общественностью.

— И по развитию, по безопасности, по отношениям с Землёй и по мохолам.

— Да ты просто страус! — выпалил Фрэнк. — Голову в песок, и все! Ладно, пошли поедим.

Джон согласился, и они зашли, чтобы отужинать, в самый большой марсоход, что был у арабов. Они ели ягненка, приготовленного на гриле, и приправленный укропом йогурт, восхитительный и экзотический. Но Джона все равно раздражало не сходящее с лица Фрэнка презрение. Чувствовалось, как всегда, острое старое соперничество, и никакая аура Первого Человека не могла повлиять на его глумливое высокомерие.

Когда на следующий день неожиданно появилась Майя Тойтовна, которая направлялась на запад, в Ахерон, Джон заключил её в более продолжительные объятия, чем обычно, а когда ужин закончился, он удостоверился, что она проведет ночь в его марсоходе, — в знак особого внимания, с определённой улыбкой, определенным взглядом, почти случайно соприкоснувшись руками, когда пробовали шербет и общались с радостными мужчинами из каравана, которые, разумеется, пришли в восхищение, увидев её… И это при всех их старинных законах смирения и обольщения, устоях, которые закладывались многие годы. А Фрэнк мог лишь наблюдать со стороны холодным взглядом, беседуя по-арабски со своими египетскими друзьями.

И ночью, когда Джон и Майя занимались любовью в кровати его марсохода, Джон резко вырвался из её объятий и, посмотрев на её белое тело, подумал: «Вот тебе и политическая власть, старина Фрэнк!» Холодный взгляд старого приятеля говорил сам за себя: неумолимая страсть никуда не делась и по-прежнему горела в нем. Фрэнк, как и большинство мужчин в караван-сарае той ночью, был бы счастлив оказаться на месте Джона; раз или два он там уже, несомненно, оказывался, хоть и Джона тогда ещё не было рядом. Но нет, сегодня Фрэнку жёстко напомнили о том, в чем заключается настоящая власть.

Отвлеченный этими дурными мыслями, Джон не сразу сумел уделить должное внимание самой Майе. Они не спали вместе уже почти пять лет, и за это время у него было несколько других партнерш, а она, насколько он знал, какое-то время жила с каким-то инженером в Элладе. Странно было начинать снова, будто они близко знали друг друга и в то же время были незнакомы. Её лицо мелькало под ним в тусклом свете — то сестра, то незнакомка, то сестра, то незнакомка… Что-то случилось, что-то изменилось в нем, и все эти сторонние дела, все игры потеряли значение. Что-то в её лице, в том, что она вся была с ним, отдавала ему всю себя, когда они занимались любовью, сильно взволновало его. Он не знал никого другого, кто вёл бы себя так же.

И старое пламя заискрилось вновь — сначала, когда они занялись любовью в первый раз, неуверенно, будто его и не было вовсе. Но затем, спустя час тихой беседы, когда они начали целоваться и перекатываться по постели, оно внезапно воспылало, и они стали гореть в этом пламени. Майя возбуждала его, как и всегда, он не мог этого не признать. Она захватила все его внимание. Для неё секс не был (как обычно был для Джона) каким-то спортом, но был огромной страстью, необыкновенным состоянием. Она становилась настоящей тигрицей, когда приступала к делу, всегда удивляла его, будила, возносила к своему уровню, напоминала о том, каким секс может быть. И было чудесно об этом вспоминать, снова познавать — поистине чудесно. Омегендорф не шёл с этим ни в какое сравнение; как он мог её забыть, почему продолжал убегать от неё, почему жил так, словно её вовсе не существовало? Он крепко её обнял, и они сплелись друг с другом, дыша и стеная, одновременно встретив оргазм, как нередко бывало в прежние времена. Майя увлекла его за собой куда-то за грань реальности, это был их ритуал.

А затем, когда они стали разговаривать, он почувствовал, что любит её ещё сильнее. Поначалу ему хотелось просто рассердить Фрэнка — что было, то было, — а к ней он отнесся с полным безразличием. Но теперь, лежа рядом с ней, он ощущал, как сильно ему не хватало её эти пять лет, какой пресной была без неё его жизнь. Как же он по ней соскучился! Новые чувства — они всегда его удивляли, поскольку он давно уже считал себя слишком старым для них, считал, что пора остепениться. Но неизменно, время от времени, происходило нечто такое, что заставляло его испытывать чувственный подъём. И очень часто этим «нечто» оказывалась встреча с Майей…

А она была все той же Майей Тойтовной, пышущей жизнью, преисполненной мыслей и планов, самой собой. Она понятия не имела о том, что Джон делал здесь, в этих дюнах, и не собиралась спрашивать. И порвала бы его в клочья, если бы он случайно сделал что-то не то, — он видел это по её страстной осанке, по походке. Но все это он знал и так, это не было для него новостью ещё с первых лет в Андерхилле, а уже много времени прошло с тех пор. И это знание доставляло удовольствие — даже её раздражительность была ему приятна! Как и Фрэнк со своим презрением был ему мил. Да, он, Джон, уже постарел, и все они стали семьёй. Он чуть не рассмеялся, чуть не сказал что-то, что могло её разозлить, но вовремя спохватился. Боже, да было достаточно просто знать это, а показывать что-то лишний раз не стоило! При этой мысли он все же рассмеялся, и она улыбнулась, услышав его смех, вернулась в постель и снова ткнула в грудь.