Ким Робинсон - Аврора [litres]

– Мы изгои. Корабля больше нет, а это – не наш мир. Теперь все, что у нас есть, – это мы сами, а это, как мы знаем, никогда не приносило нам ни большого счастья, ни спокойствия. А выходить наружу – страшно.

– Знаю. И я – хуже всех. – Ей приходится это признать. – Но я не хочу, чтобы так было. Я хочу здесь адаптироваться!

– Ты сможешь, – заверяет Бадим. – Сможешь, если захочешь. Я знаю, у тебя получится.

Но когда она приближается к окну, когда подходит к двери, ее сердце бьется в груди, будто ребенок, стремящийся вырваться на свободу. Этот небосвод, эти далекие облака! Невыносимое солнце! Она стискивает зубы, слышит их скрежет. И широкими шагами подходит к окну, прижимается к стеклу и смотрит, сложив руки на груди, потея и скрежеща зубами. Она намерена смотреть на открывшийся мир, пока у нее не утихает пульс. Но он так и не утихает.

Проходят дни, они несчастливо ютятся в своих комнатах.

Арам и Бадим, хоть и обеспокоенные вещами за пределами круга знаний Фреи, продолжают сидеть друг с другом, смотреть на свои экраны и болтать обо всем, что видят, с любопытством наблюдать за товарищами. И ладно, если бы это зависело только от них. Они просто переживают очередное приключение, говорили их постаревшие лица. Они проводят свое время так, как хотят. И все же видно, что пребывают в глубоком удивлении. Фрея черпает в их лицах храбрость – она сидит у Бадима в ногах, прижимаясь к его костлявым голеням, глядя на него и пытаясь расслабиться.

Двое старых друзей часто читают друг другу, точно как в старые вечера в Ветролове, в их прекрасном городке. А однажды Арам, молча читавший со своего запястника, вдруг хихикает и говорит Бадиму:

– А послушай-ка это – стихотворение одного греческого поэта из Александрии, по имени Кавафис:

И дальше в том же духе, та же старая песня, которую мы хорошо знаем: будь я в каком-нибудь другом месте, я был бы счастлив. А потом поэт повторяет своему несчастному другу:

Бадим, улыбаясь, кивает.

– Я помню это стихотворение! Я однажды читал его Деви, чтобы она не возлагала слишком много надежд на Аврору, чтобы не ждала нашего прибытия как начала новой жизни. Мы тогда были молоды, и она очень сильно раздражалась. Но этот перевод, по-моему, не самый подходящий. Мне кажется, есть и получше. – И он нажимает что-то на одном из планшетов, которые им оставили.

– Вот он, – объявляет он. – Послушай этот перевод:

Видишь, какая рифма?

– Не уверен, что мне так уж понравилось, – отвечает Арам.

– Но тут смысл тот же, а развязка вот какая:

Арам кивает.

– Да, это здорово.

Они еще что-то ищут и читают про себя. Затем Арам нарушает молчание:

– Смотри, я нашел еще один вариант, марсианский. Послушай конец:

– Очень красиво, – соглашается Бадим. – Все про нас. Мы ведь тоже заперли себя в плену своих замыслов.

– Ужасно! – возражает Фрея. – Что здесь красивого? Это ужасно! И мы не в плену! И мы себя не запирали! Мы родились в тюрьме.

– Но сейчас-то мы не там, – отвечает Бадим, пристально глядя на дочь. Она сидит у его ног, как и обычно в последнее время. – И мы теперь сами по себе, куда бы ни пошли. Вот о чем идет речь в стихотворении, как мне кажется. Мы должны признать это и сделать все, что в наших силах. Этот мир, пусть даже он такой огромный, – это просто еще один биом, в котором нам придется теперь жить.

– Я знаю, – говорит Фрея. – Это нормально. Ничего не имею против. Только не надо винить нас. Деви была права. Мы всю жизнь жили в гребаном туалете. Будто какой-то безумец похитил нас в детстве и запер. Но сейчас мы оттуда выбрались, и я собираюсь поразвлечься!

Бадим кивает, у него сияют глаза.

– Молодец! Ты это сможешь. Еще и нас научишь.

– Научу.

Когда она это говорит, желудок у нее связывается узлом. Невыносимое солнце, головокружительное небо, тошнота от страха – как с этим справиться? Как вообще ходить под таким небом, на таких слабых ногах, с таким боязливым сердцем? Бадим кладет руку ей на плечи и заглядывает в лицо, она прижимается им к его коленям и плачет. Он уже так стар и так быстро стареет, буквально на глазах. Она не сможет его потерять, она этого не выдержит, поэтому боится, и страх ее огромен и не поддается контролю.

Китайцы предоставили Фрее новые сапоги до колен, которые полностью отвечали ее пожеланиям. Они принимали сигналы из ее нервной системы и переводили их в движения ходьбы, не отличавшиеся от тех, что она совершала бы, если бы чувствовала свои ноги. Почти как если бы в сапоги передавались ее собственные ощущения, хотя на самом деле ступни оставались такими же бесчувственными, какими раньше была обувь. К такому переключению требовалось немного привыкнуть, но в любом случае это было предпочтительнее, чем спотыкаться и падать, или толкать ходунки, или размахивать костылями. И вот она шагает в своих новых сапогах. И даже почти привыкла к причудливой легкости 1 g земной гравитации.

Им предлагают отправить делегацию на какую-то конференцию о звездолетах, и Арам с Бадимом спрашивают Фрею, не желает ли она к ним присоединиться. Они выглядят озабоченными, словно не уверены, что она справится, но она сейчас, как это часто случалось и на корабле, видит, что они хотят использовать ее как некую замену Деви или как церемониальную фигуру, некое лицо группы. Также она понимает, что Бадим чувствует, будто обязан ей это предложить, даже если не считает, что ее участие было бы хорошей идеей.