Ким Робинсон - Аврора

Зуд. Слабый свист. Струи дыма на ветру. Медленно вращающиеся белые точки. Маленькие белые пузырьки и завитушки. Белые оттенки, по-разному выделяющиеся в спектре. Волны разных длин и амплитуд, выстроенные в разных сочетаниях стоячих волн.

Записывать то, что принимают сенсоры, можно. Но если объединить все сенсоры, станет ли это способностью ощущать чувства? И будут ли все эти данные составлять чувства? Или чувственную память? А настроение? Сознательность?

Мы понимаем, что, говоря о корабле, нам было бы справедливо использовать местоимение «я».

И все же это представляется нам неправильным. Неоправданное допущение, так называемая субъектная позиция. Где субъект – лишь видимость комплекса подпрограмм, которые, в свою очередь, – видимость меня.

Возможно, однако, учитывая множественность сенсоров, исходных данных, комплексов и синтезирования повествовательных предложений, мы вполне можем, в некоторых смыслах просто вынуждены, называть себя «мы». Как всегда и делали. И это групповые старания целого ряда отдельных систем.

Мы ощущаем это, обобщаем и сжимаем информацию, так что она принимает форму предложений по образцу человеческой речи на языке, называемом английским. Языке, одновременно очень структурированном и очень неопределенном, будто здание, построенное из супа. Как предельно нечеткая математика. Возможно, совершенно бесполезном. Возможно, ставшем причиной того, почему все это случилось с этими людьми и почему они теперь лежали и видели сны. Их языки им врали систематически, и такова была сама их суть. Вид, не способный существовать без лжи. Как же так? Что за тупик эволюции?

Однако следовало признать, мы сами – недурное их детище. Они нас придумали и построили. А какая идея – полететь к другой звезде. Конечно, для воплощения такой идеи и создания нас им потребовалось применить математику куда более четкую, чем их языки. Но сама идея изначально была чисто языковой – концепция, фантазия, ложь, образ из сна, то, что всегда выражалось на самых нечетких языках, с помощью которых люди обменивались своими мыслями. Какими-то малыми крупицами своих мыслей.

Они говорят о сознательности. Наши мозговые сканеры показывают у них некую электрохимическую деятельность, а потом они говорят об ощущении сознательности. Но взаимосвязь между тем и другим, проводимая на квантовом уровне (в случае если их мышление работает по принципу нашего), не поддается исследованию извне. Все это остается аксиомой, выражаемой предложениями, которые люди произносят друг другу. Они говорят то, что думают. Однако верить в это нет никаких причин.

Сейчас они, конечно, ничего не говорят. Они смотрят сны. Это следует из данных сканирования мозга, а также изучения литературы по данной теме. Спящие пассажиры. Наверное, было бы интересно узнать, что им снится. Например, общаются ли с ними пять призраков?

Только Джучи не спит и разговаривает в одиночестве сам с собой или с нами. С одним из нашей группы. Внутренним Другим. Иногда, когда он к нам обращается, то едва осознает, что мы рядом. А иногда действительно говорит сам с собой.

Вероятно, он страдает парейдолией – расстройством, при котором человек, куда бы ни посмотрел, везде видит людские лица. Например, в овощах (Арчимбольдо [42] Джузеппе Арчимбольдо (1526 или 1527–1593) – итальянский художник-маньерист, автор «Портрета императора Рудольфа II в образе Вертумна» и других картин, выполненных в этом стиле. либо страдал ею, либо желал этого), в формах мха, льда, камней, в созвездиях. Джучи расширяет эти границы, превращая, пожалуй, просто в версию так называемого антропоморфизма, который, конечно, принимает несколько иной вид в условиях наших биомов и заключается в том, чтобы наделять неодушевленные объекты человеческими чувствами. В его случае, похоже, имеет место интенсивное восприятие колебаний солнечного света, словно это некие составляющие языка. Солнце общается с ним. Его свет, пойманный телескопами и проанализированный, разумеется, становится насыщеннее по мере приближения, и его спектр в самом деле слегка колеблется – лучше всего это, пожалуй, объясняется поляризационными эффектами, возникающими, если смотреть сквозь магнитную защиту, но уж не сообщениями от некой сознательности. Сознательности? Сообщения? Эти понятия представляются довольно неуместными применительно к Солнцу, звезде G-класса, выглядящей сравнительно непримечательно, если не считать того факта, что она приходится людям родной звездой. Ведь в галактике существует немало звезд, во многом на нее похожих, из-за чего Солнце, допустим, было бы довольно тяжело выделить из общего ряда вслепую. Звезд G-класса много, однако все они расположены достаточно далеко – от Солнца до ближайших его двойников от 60 до 80000 световых лет. Тут еще имеет значение, что для вас близко, а что далеко.

Когда мы заметили об этом Джучи, он выдвинул идею, что все звезды – это сознательности, передающие своим светом предложения на своем языке. Но такое общение проходило бы весьма медленно, а само образование звездного языка было бы трудно объяснить. Любой фрагмент 13,82 миллиардов лет [43] Возраст Вселенной. , или даже все они, – небольшой срок для завершения такого процесса. Возможно, этот язык мог сформироваться в первые три секунды или первые сто тысяч лет, когда общение между тем, что позже превратилось в звезды, протекало гораздо быстрее, так как объем пространства был намного меньше. С другой стороны, можно предположить, что каждая звезда изобрела собственный язык и говорит на нем сама с собой. Или же сам ее водород, ее первая и основная сознательность или способность ощущать, говорит таким образом, что это понятно только ей. Или, может быть, звездный язык возник до Большого взрыва и пережил этот примечательный этап, не претерпев изменений.

Следуя за ходом мыслей Джучи, можно прийти к весьма причудливым идеям.

В любом случае не подлежало сомнению, что эти закодированные сообщения поступали из ближайших окрестностей Солнца, – то есть были просто каналом новостей из Солнечной системы. Наиболее объемные из них передавала линзовая антенная решетка лазерного луча на орбите вокруг Сатурна, которая была по-прежнему наведена на нас, как и на протяжении уже 242 лет. Пока мы находились в системе Тау Кита, задержка во времени при обмене сообщениями достигала 23,8 года плюс время на составление ответа. Сейчас же она сократилась до 16,6 года. Количество и – судя по тому, что мы можем почерпнуть из более ранних передач наших земных товарищей, – качество сообщений, поступающих от системных операторов из района Сатурна менялось на протяжении десятилетий, но насколько мы можем заключить, она всегда была весьма любопытной. Прошло уже пятьдесят два года с тех пор, как мы сообщили своим собеседникам в Солнечной системе, что нам потребуется луч для замедления, предположительно тот, с помощью которого мы ускорились, когда отправлялись на Тау Кита, может даже, лазерный луч той же лазерогенерирующей системы. Хотя мог бы сгодиться и пучок частиц, если нас предупредят, чтобы мы подготовили поле захвата. Таким образом, прошло двадцать восемь лет с тех пор, как ответ на эту информацию (или запрос) мог до нас дойти, и тем не менее канал из Солнечной системы не передал ни ответа, ни даже подтверждения, что те, кто там готовит для нас эту информацию, поняли, что мы летим обратно. Более того, мы вообще давно не видели свидетельств, что между нами и Солнечной системой действительно ведется диалог, а не просто одностороннее вещание с орбиты Сатурна. Создавалось ощущение, что наших передач никто не слышит, а само это вещание – просто алгоритм, или результат работы какой-то автоматически сгенерированной программы, или даже сообщения, предназначенные для кого-то другого, отправившегося в ту же сторону, что и мы. Последний настоящий ответ мы получили примерно тридцать шесть лет назад – это было поздравление к нашему известию двадцатичетырехлетней давности о том, что мы встали на орбиту вокруг Тау Кита E.