Гарри Гаррисон - Плененная Вселенная [сборник]

— Что это ты говоришь о солнце? — нахмурившись, спросил священник.

— Ничего, — ответил Чимал. А про себя он подумал: «Нечто такое, о чем не осмеливаюсь сказать вслух, иначе очень скоро я буду мертвым, как Попока, который первым увидел луч. Я тоже видел его, и он походил на сияние солнца, воды или драгоценного камня. Почему священник не сказал им о том, что делает в небе вспышку света?» Священники вынесли книги, и он забыл о своих мыслях.

Книги были переплетены в человеческую кожу, были древними и достойными благоговения: в дни празднеств священники читали куски из них. Сейчас они положили их на камень и ретировались. Килаллато-нак пододвинул их к себе, взял верхнюю, потом другую.

— Ты хочешь читать вторую книгу Тецкатлипока, — сказал Чимал. — То, о чем я говорил, на тринадцатой или четырнадцатой странице.

Книга упала с громким стуком, а священник устремил взгляд на Чимала.

— Откуда тебе это известно?

— Мне говорили, а я запоминал. Об этом говорили вслух, и. я запомнил номера.

— Ты умеешь читать, вот почему тебе известно. Ты тайно пробирался в храм, чтобы читать запрещенные книги.

— Не будь глупцом, старик. Я раньше никогда не бывал в храме. Просто я помню, вот и все. — Удивление священника было безмерным. — И я умею читать, если ты желаешь знать. Это тоже не запрещено. В школе я узнал числа, как и другие дети, научился писать свое имя — тоже как и другие дети. Пока другие учились писать свои имена, я внимательно слушал звуки и заучивал буквы. Это оказалось очень просто.

Священник ничего не ответил — он просто был не способен выдавить из себя ни звука. Вместо этого он рылся в книгах до тех пор, пока не нашел ту, на которую указал Чимал. Тогда он стал медленно листать страницы, вслух читая слова. Он читал, переворачивал страницы, снова читал. Наконец он опустил книгу.

— Видишь, я прав, — сказал ему Чимал. — Я скоро женюсь, и по собственному выбору, после того как поговорю обстоятельно с вождем моего клана и со свахой. Вот как нужно делать это по закону…

— Не говори мне о законе, маленький человечек! Я — первый священник, я — закон, а вы должны повиноваться мне.

— Мы все повинуемся тебе, великий Китлаллатонак, — спокойно ответил ему Чимал. — Никто из нас не преступает закона, и все имеют свои обязанности.

— Ты имеешь в виду меня? Ты осмеливаешься говорить об обязанностях священнику… ты, ничтожество? Я могу убить тебя.

— Почему? Я ничего плохого не сделал.

Теперь священник был на ногах. Дрожа от гнева, он смотрел в лицо Чималу. Он заговорил, и не произносил каждое слово, а выплевывал вместе с фонтанчиками слюны.

— Ты споришь со мной, ты думаешь, что знаешь закон лучше, чем я, ты читаешь, хотя тебя никогда не учили читать. Тобой овладел один из черных богов, я знаю это и я освобожу бога из твоей головы.

Сам объятый гневом — но холодным — Чимал не смог сдержать презрительный усмешки.

— Это все, что ты знаешь, священник? Убивать человека, который с тобой не согласен, даже если он прав, а ты нет? Какой же ты после этого священник?

Тонко вскрикнув, священник поднял обе руки, как будто намеревался сразить Чимала и вырвать голос из его рта. Чимал схватил священника за кисти рук и держал так, невзирая на попытки священника освободиться. Раздался топот ног — то объятые ужасом наблюдатели спешили на помощь первому священнику. Едва лишь они тронули его, Чимал разжал руки и отпустил, криво улыбаясь.

И тут это случилось. Старик снова поднял руки, широко раскрыл рот, так что его почти беззубый рот оказался у всех на виду, попытался что-то крикнуть, но слова не раздались.

Он вскрикнул, но то был уже крик боли, а не гнева. Потом первый священник рухнул на пол, как подкошенное дерево. Голова его ударилась о камень с громким пустым стуком, и он остался лежать неподвижно. Глаза его были полуоткрыты, на щеках выступила желтизна, на губах образовались пузыри пены.

Остальные священники бросились к нему, подняли и потащили прочь, а один их них, тот, у которого была палка, ударил ею Чимала. Будь то другое оружие, оно бы убило его. Теперь же Чимал лишь потерял сознание, несмотря на это, каждый священник, проходя, пинал его бесчувственное тело. Когда солнце поднялось над горами, лучи его пробрались сквозь отверстия в стене и зажгли огни в змеиных глазах Коатлики. Книги остались лежать нетронутыми там, куда их бросили.

— Похоже, что старый Китлаллатонак очень болен, — тихо сказал священник, осматривая решетчатую дверь в камеру Чимала. Решетка состояла из тяжелых деревянных брусков, каждый толще человеческой ноги, вделанных в камень. Замыкалась она с помощью еще более тяжелого бревна, которое было укреплено на стене таким образом, что находилось вне пределов досягаемости пленника: отодвинуть его можно было только снаружи. Но Чимал не мог даже попытаться это сделать, потому что кисти его рук и лодыжки были крепко связаны прочнейшей веревкой из маги.

— Он заболел из-за тебя, — добавил молодой священник, гремя тяжелыми брусьями. Они с Чималом были одного возраста и когда вместе учились в школе храма. — Не знаю, как ты это сделал. Ты и в школе попадал в неприятности, но это, я думаю, было со всеми нами — с мальчишками всегда так бывает. Но я никогда не думал, что ты кончишь подобным поступком. — Как бы ставя точку в конце своего предложения, он ткнул между прутьями кинжалом в сторону Чимала, тот отпрянул — острие черного стекла кольнуло его в мускул на боку. Из раны полилась кровь.

Священник ушел, и Чимал остался один. Высоко наверху на каменной стене было узкое отверстие, пропускавшее луч света. В него проникли голоса — взволнованные крики, а иногда полные страха рыдания какой-нибудь женщины.

Они стали собираться один за другим, как только было передано сообщение. Из Заахила они бежали через поля, подобно потревоженному рою пчел, стремились к берегу и дальше по песку. На другой стороне они встречали людей из Квилапа, тоже бегущих, объятых страхом. Они группами собирались у основания пирамиды, окликали друг друга, выспрашивали о последних новостях, о любом известном пустяке. Шум затих лишь тогда, когда из храма наверху появился священник и медленно двинулся вниз по ступеням. Руки его были подняты в призывающем к тишине жесте. Дойдя до жертвенного камня, он остановился. Его звали Итцкоатл, и его обязанностью было обучение в школе храма. То был высокий суровый человек среднего возраста. Спутанные белокурые волосы падали ему на спину. Большинство людей считало, что придет день, когда первым священником станет он.

— Китлаллатонак болен, — сказал он, и ему ответил единый тихий стон толпы. — Сейчас он отдыхает, а мы наблюдаем за ним. Он дышит, но проснуться не может.