Обратная сторона Европы (СИ)

Окин была виновата в том, что её подозревали в связях с другими подозреваемыми.

Система ничего не могла доказать. Признать, что её собственные методы стары и не применимы для борьбы с новорожденным (или восставшим из пепла) антиподом, означало убить самою себя. Так как солдаты системы мертвы, то они не могут придумать ничего нового – всё, что они знали о живом мире, откуда изначально происходили все, они узнали давно, когда были живы.

Система не может измениться качественно, поэтому она предпочитает думать, что не хочет меняться.

Система всегда убеждена в своей правоте.

Общества постоянно менялись и не могли иначе. Это был принцип их существования. По большей части они были неуловимы для системы.

Чтобы выйти из тюрьмы нужно проявить конформность – протянуть руку одному из слуг системы, например, адвокату.

Окин не хотела проявлять конформность. Система и так бы её вскоре выплюнула (Окин бы у неё в горле застряла). Окин собиралась ждать.

На её счастье, в обществе были те, у которых были деньги, и которые могли это сделать, не гнушались этого: протянуть руку чёрту.

«Сильные мира моего» – так Окин называла таких людей. Они были руками, она – маленьким разделом мозга.

Окин была благодарна системе за то, что узнала Грэма.

Грэм Питерс был астронавтом.

Окин поняла, что его просто подставили.

Грэм не хотел в это верить.

Окин знала это до того, как заговорила с ним впервые.

Оставшись наедине в своей камере, она закрывала глаза, снимала электронные наручники и выключала камеру. Редко – начинала бродить по другим камерам. Так она встретила Грэма.

Когда она встретила его второй раз – сняла ему наручники. Он удивился, её это позабавило. Она увидела, как он потёр запястья и посмотрел на камеру.

...

Одевать наручники на расстоянии она не умела, поэтому утром Система увидела, что у Грэма свободны руки. Такая мелочь, казалось бы, но Система была настороже. Беднягу затаскали по кабинетам, проверяя его умственные способности, допрашивая. У Грэма не было умения отключать электронику, это можно было сразу понять, взглянув на его простое, открытое лицо, но система спустила свору и долго гнала его по своим коридорам.

Окин стало очень стыдно, она ругала себя за проявление слабости.

Системе было проще списать всё на сбой электроники и заменить Грэму наручники.

На этот раз Система оставила Грэма в покое.

А он, выходит, узнал кое-что новое. И это знание далось ему почти даром. По крайней мере, Окин в это верила. Её баловство было всего лишь предтечей к знакомству. Он был классным и понравился ей. А Окин привыкла думать, что может почти всё: она не могла ничего, когда приходила к пониманию, что может не всё. Поэтому мысль о собственном почтивсемогуществе вошла в привычку – эта ложь самой себе была вынужденной мерой.

...

– Привет, это я сняла тебе наручники, – сказала тихо Окин, когда через несколько дней вклинилась своим подносом между Грэмом и ещё кем-то при раздаче завтрака.

Грэм на несколько секунд потерял дар речи, только смотрел на неё во все глаза.

– Правда? А зачем? – всё, что он нашёлся спросить.

– Извини, не смогла удержаться. Я думала, ты поймёшь, что утром их хорошо бы защёлкнуть.

– Как ты это сделала?

– Я всё могу.

– Тогда почему ты здесь?

– Именно поэтому.

– Почему не уйдёшь отсюда?

– Я забыла сказать, что почти всё могу. Почти – это не всё. И скорей всего, скоро меня выпустят. Адвокат, знаешь ли. Сделка с системой.

Грэм промолчал. Опустив голову, он смотрел на свои руки.

– Но я не уйду без тебя. Это будет моим условием.

Грэм удивлённо и испуганно посмотрел на неё:

– Кто ты?

– Неважно. Я – Окин. Меня так зовут. Ясно? И больше я – никто.

Подошла раздача – робот шлёпнул Грэму лепёшку серой, горячей каши – нужно было обязательно протягивать руки – держать при этом тарелку. Система не уставала учить тех, кто не являлся ею. Дальше – с конвейера Грэм взял запакованный бутерброд и запакованное яблоко, стакан с чаем.

Грэм кивнул Окин на свободные места, он хотел продолжить разговор.

– Ты не виноват. Знаешь об этом? – спросила его Окин, перекладывая еду на стол. – Тебя подставили. Но возможно, тебе придётся признать вину – сделаешь, как скажет адвокат.

– А какой адвокат?

– Мой адвокат. Я уже сказала, чтобы сначала он занялся твоим делом.

– Я знаю, что я вообще-то не виноват, но я всё равно должен был следовать Уставу, я солдат.

– Ты оказался бы здесь в любом случае. Не понимаешь? Сыграли на твоём чувстве справедливости. – Пауза. – А куда ты потом?

Грэм ошарашенно взглянул на неё:

– Потом?!

Окин посмотрела на него.

– Ну да, потом, когда выйдешь отсюда. Ты разве не думал об этом?

– Сначала надо выйти.

– Ты не думаешь о будущем? Мы, может быть, больше с тобой и не увидимся, если не скажешь, где тебя найти.

Грэм улыбнулся:

– А ты хотела бы со мной увидеться?

– Конечно. Разве это ещё не ясно?

– Было бы мне так всё ясно, как тебе... Потом, наверное, мне придётся снова искать работу.

– А ты...

– Астронавт. А ты про это не знала?

– Нет. Я всего не знаю. Ну и долго астронавты ищут работу обычно?

– Боюсь, что тюрьма – не лучший пункт в биографии.

– Убрать?

– Чего – убрать?

– Ладно, забей. Скольким людям нужно всего "убрать", чтобы казаться лучше перед лицом системы? Не нужно ничего убирать. Лунная тюрьма – это заслуга, а не пункт, как ты выразился. Это надо нести с честью, хоть это и трудно.

...

Грэм и Окин и правда встретились после колонии, на Земле, на берегу Средиземного моря. Оба были свободны несколько дней – они пытались стать счастливее.

– Когда ты понял?

– Когда ты сказала, что сняла мне наручники. А когда ты?

– Сейчас. Я ведь до нашей встречи тут, на Земле, не знала, что ты свободен.

– По-моему, это не имеет никакого значения, любовь – или есть, или её нет.

– Имеет. Просто можно не давать воли чувству.

Грэм сокрушённо покачал головой.

– Спросила бы. Я не смог бы не давать воли чувству. Оно сильнее меня.

– Мне очень часто приходится управлять своими чувствами. Например, я знаю, что могу не так уж много, но верить мне нужно в своё всемогущество...

– Ты так и не сказала, кто ты.

– Тебе можно довериться. Я состою в обществе, которое противостоит системе. Это тайное общество. Смотри, если проболтаешься, тебе никто не поверит, – улыбнулась Окин.

– Я слышал о таком обществе. Поэтому ты смогла снять наручники?

– Да.

– А можешь, к примеру... остановить мои часы?

– Ты до сих пор их носишь? – Окин продемонстрировала свои свободные запястья. – Я – никогда не надену. Потому что сразу вспоминаю наручники.

– Но время-то знать надо, – Грэм обнял её за талию и немного вскружил.