Ирина Лебедева - Звездная симфония

Незаметно, как обрываются тонкие паутинки, что-то оборвалось в сердце Юли. Она ещё не успела до конца осознать, что произошло, но ей уже было мучительно больно. Бывшая подруга нанесла ей, пусть не смертельную, но глубокую рану, которой суждено оставить шрам в её душе. С каждым таким шрамом у человека снижается чувствительность, и со временем психика его покрывается плотным панцирем, защищающим от новой боли, но и не допускающим новых привязанностей.

Домой Юля ехала как во сне, мрачном, безрадостном сне, где все образы сливаются в одно тёмное месиво, проносясь перед глазами и погружая разум в тоску и уныние. Даже мороз, заметно окрепший к вечеру, не тревожил её в пути – чувства её онемели и почти не доносили информацию до мозга. Лишь подойдя к калитке дома, Юля немного оживилась, увидев у ворот машину Вики – она и не знала, что тётя собиралась сегодня приехать к ним.

Войдя во двор, Юля столкнулась с самой Викой, спускавшейся с ярко освещённого крыльца дома. Женщина увидела племянницу, и лицо её, прежде хранившее строгий сосредоточенный вид, озарила нежная улыбка:

– Ты уже пришла, – воскликнула Вика приветливо, поравнявшись с Юлей, – очень хорошо. У родителей есть для тебя новости, думаю, они тебе понравятся.

Услышав это, Юля подняла брови, показывая своё недоумение. Чем, интересно, могли порадовать её родители, имевшие обыкновение ставить её чувства последним из своих приоритетов? Но Вика не стала вдаваться в подробности и сказала только:

– Скорее поднимайся наверх, они сами тебе всё расскажут, – и, не говоря больше не слова, женщина помахала племяннице рукой, показывая, чтобы та шла в дом, и скрылась за калиткой.

Не представляя, что ждёт её наверху, Юля не спешила подниматься туда. Она неторопливо вошла в дом, не спеша сняла верхнюю одежду, переобулась в мягкие домашние тапочки и медленно пошла по лестнице на второй этаж. Отца и мать, как и говорила Вика, она нашла в кабинете – один сидел за письменным столом, а другая стояла возле него – оба они внимательно изучали какие-то документы. Подойдя к ним, девушка, смутно предчувствуя услышать нечто неожиданное, заявила о своём присутствии негромким «Привет».

Первой обернулась её мать, обратив к дочери взгляд безразличных бледных глаз. Она была по-прежнему одета в тёмно-синее строгого кроя платье, на губах её красовалась бордовая помада, а на глазах – синие тени. Следом повернулся на стуле отец, его квадратное лицо с массивной челюстью, всегда выглядевшее угрюмым из-за вечно нахмуренных широких бровей, выглядело ещё более жестким, чем всегда, по причине заполнявших ум размышлений. Он тоже был всё ещё одет в чёрный костюм, хотя галстук – неизменный атрибут его делового гардероба – отсутствовал. Всё говорило о том, что Вика застала родителей Юли сразу по возвращении домой, так что они даже не успели переодеться.

– Здравствуй, Юля, – заговорил отец густым басом, – у нас с мамой для тебя новости. Мы купили тебе квартиру в городе. Она пока не готова, так как мы взяли её на стадии строительства, но через год все работы будут закончены. Тогда можно будет сделать отделку, и ты переедешь туда жить. Дом, в котором мы купили квартиру, находится в том же районе, где живёт твоя тётя Вика. Кстати, она помогла нам оформить все необходимые документы. Так что скоро у тебя начнётся полностью самостоятельная жизнь. Мы говорим тебе об этом заранее, чтобы ты могла подготовиться, ведь, когда ты переедешь, тебе придётся самой за всё отвечать и содержать себя. Конечно, вначале тебе будет нелегко, но мы с мамой, если потребуется, поможем тебе на первых порах деньгами. Начав жить самостоятельно, ты быстрее встанешь на ноги и окончательно повзрослеешь.

Возможно, многие обрадовались бы на месте Юли, услышав, что им купили квартиру, однако она радости не ощутила. Слова отца, какой бы смысл он в них ни вкладывал, прозвучали для неё как приговор, точно не собственно жилье в центре города он ей предлагал, а ссылку в пустыню. Безапелляционный характер его речи, когда он говорил, что Юля «переедет» по окончании университета в свою городскую квартиру, наводил девушку на мысль, что этот переезд должен стать для неё в большей степени наказанием, чем проявлением родительской любви и заботы. Его ровный низкий голос без проблеска нежности и отеческого чувства как ножом резал её слух, возвещая, пусть не прямо, но совершенно понятно, что она не нужна им больше в этом доме. Родная дочь стала для двух людей средних лет с безнадёжно атрофированными чувствами всего лишь обузой, посторонним, мешающим предметом в доме, выкинуть который не позволяют внешние правила приличия, но который можно без зазрения совести сбыть с рук, обеспечив собственным жильем.

Несколько минут Юля была не в силах сказать хоть что-нибудь, слова отца её будто глушили, лишив способности говорить, двигаться и думать. Наконец, выбравшись на секунду из забытья, она открыла рот и, не глядя ни на кого из родителей, в один миг ставших ей чужими людьми, произнесла не своим голосом:

– Понятно. Я пойду.

Она отвернулась и, почти ничего не видя перед собой, вышла из кабинета. Войдя в свою спальню, она закрыла дверь, бросила на пол всё это время висевшую у неё на плече сумку, потом, не включая свет, подошла к кровати и спиной упала на неё без сил. Юля бессмысленно смотрела в потолок и чувствовала, как падает в холодную и тёмную бездну одиночества. В голове её была только одна мысль, причинявшая нестерпимую боль её сердцу и обжигавшая глаза подступавшими к ним слезами: «Я не нужна им, – думала она, – я им не нужна». Отчаяние, сквозившее в этих простых словах, затопляло её разум бессильным гневом непонимания. Почему, почему, за что? За что достались ей в качестве отца и матери эти два бесчувственных чудовища, всю жизнь относившиеся к ней как к досадной помехе, надоедливому зверку, вечно путающемуся под ногами? Они никогда не воспринимали её как человека, нуждающегося во внимании, заботе, ласке, любви, понимании и сочувствии, а не только в еде и одежде. Они дали ей все с материальной точки зрения, но почти ничего с человеческой, как если бы она была для них не больше, чем цветком в горшке, которому они не считали нужным давать свыше того, что было необходимо только для выживания. Вся её жизнь, проведённая с ними, представилась Юле сплошной серой пеленой, сырой и липкой, лишённой даже проблеска настоящего света. И если до сегодняшнего вечера у неё оставались ещё какие-то иллюзии по поводу отношения родителей к ней, то теперь они развеялись окончательно.

Прошедший день принёс Юле немало разочарований и поводов для печали, но не только эти чувства испытывала девушка, лёжа на кровати и обдумывая предательство Даши и тонкий намёк родителей на то, что они больше не желают видеть её в своём доме. Растянувшись на мягкой постели, она отчётливо, словно в кошмарном сне, видела, как рушится её старый, казавшийся таким прочным и надёжным мир. Два основания из трёх, на которых он незаметно держался до этого вечера, зашатались и рухнули в один миг, разбив фундамент её мировоззрения. Одним из этих опорных столпов был родительский дом, который, несмотря на холодную отчуждённость его обитателей, подсознательно ассоциировался у неё с убежищем от бушующего внешнего мира. Другим была Даша, которую за несколько лет их постоянного общения и дружбы она стала воспринимать как неотъемлемую часть своей жизни, как человека, разделявшего её радости и печали, составлявшего душевную компанию и во всём оказывавшего поддержку. В общем, Даша была её единственной близкой подругой, с которой ей всегда было приятно и легко, и этим всё сказано. Третьим столпом, последним, который ещё стоял, была Вика, которая на протяжении всей её жизни старалась компенсировать ей недостаток родительской любви и внимания. Но после того, как легко и бесповоротно рухнули два других, Юля уже не могла заставить себя поверить в постоянство и надёжность последнего. Пусть не было у неё повода сомневаться в Вике, в её привязанности к ней и искренности, сердце девушки, опалённое болью предательства, уже не могло полностью довериться другому человеку. Сегодня Юля окончательно поняла, что рассчитывать в чём бы то ни было она может только на себя.