Руслан Шабельник - Пути Господни (СИ)

Это была отличная речь, лучшая речь, бриллиант среди речей. Отзвуки ее будоражили бы нерушимые, как мир стены Ковчега, слова, подправленные учебниками, цитировались бы поколениями желающих блеснуть ученостью…

Всякой речи, как никому другому, свое место и время. Произнесенная в сочетании этих факторов, она остается веках, но та же речь, сказанная минутой позже, живет не дольше времени произнесения.

Серая каюта, голубые глаза – было место и время. Триумф речи, звездный час, минута славы…

Всего этого речь не хотела. Ей было уютно и тепло в шершавом горле. Ей было проще не вылезать.

Усилием воли Сонаролла попытался обуздать строптивицу, и речь неожиданно послушалась. Но по своему. Самый конец, суть покинула утробу горла, дабы изменить мир.

- Утилизатор… люк на Майдане… прощаясь с покинувшими нас, мы опускаем трупы в него…

Небеса глаз внимательно изучали каждое слово, давили всепонимающей синевой. Но речь уже осмелела.

- Если… живого человека… сильно мучиться?

Голубизна должна была налиться предгрозовой синевой, против ожидания, она осталась неизменна.

- Нет. Зачем вам?

- Все, что хотел услышать. Все что хотел.

***

Умер Адам Пушкин.Торжественная кремация состоится в воскресенье, после аутодафе.

Он шел.

Протискиваясь и толкаясь.

Обгоняя и дыша в спину.

Сам.

Отец привычно протянул ладонь. Движением головы Саша отказался.

Он сам.

Не пристало взрослому идти по коридору, держась за руку.

Он – взрослый!

Пару раз его толкнули.

Столько же – он.

Взрослый!

Лампы светили ярче обычного, серые одежды поражали обилием оттенков, пластиковые стены с кляксами заветов радовали яркостью красок.

Взрослый!

Сегодня – воскресенье - день казней. Сегодня отец Саши встал раньше обычного и сказал – он пойдет на казнь!

Казнь! Казнь!

Мать была против, но отец сказал – он, то есть Саша – уже взрослый. Должен стать мужчиной.

Взрослый! Взрослый!

Звуки подпрыгивали, кружили вокруг головы, шумели в ушах, складывались в песню, песню из повторяющихся слов.

Взрослый. Мужчина.

Саша представлял, как он придет сегодня к коровнику – месту обычного сбора – и на вопрос друзей: «Где был?», - небрежно ответит: «На казни».

Тимур обзавидуется – ведь он старше Саши на пол года, а ни разу не видел казни. А задавака Андрей умрет от зависти, вместе со своим отцом-техником.

Потом он начнет рассказывать, в подробностях, а они будут просить рассказать еще и еще, и так до следующей недели. Следующей казни, на которую он тоже пойдет, ведь он – взрослый!

Мужчина!

Множество людей, как и он, двигались в одном направлении – к Майдану.

Едва не сворачивая шею, до рези в глазах, Саша вглядывался в лица.

«Учитель, миленький, пожалуйста, пусть попадется хоть один, хоть какой-нибудь знакомый. Лучше Тимур с Андреем, но, если не они, можно и жадину Нолана, или Кэнона, на худой конец – малолетку Чипа! А, Учитель?»

Он свернул в широкий коридор. В конце – долгожданно распахнутые решетчатые ворота с парочкой скучающих армейцев. А за ними…

Различные на подходах, там, за воротами, непостижимым образом одежды, люди сливались в сплошную серую массу.

Саше внезапно сделалось страшно. И лампы светили здесь не так ярко.

Судорожно нащупав шершавую ладонь отца, он изо всех сил сжал ее своими ручонками.

Ему повезло. Широкие плечи отца прочистили путь почти к самой решетке.

Шеренга бойцов Армии Веры замерла перед ними. Протяни руку – дотронешься. Саша отчетливо видел каждую складку на отутюженной униформе, каждую дырочку, потертость на кожаных ремнях… кроме этого не видел ничего.

Отец все понял и взял сына на руки.

Не пристало взрослому, да еще – мужчине сидеть на руках отца… любопытство было превыше гордыни.

Старые знакомые – помост, люк Утилизатора. Сколько раз видел, сколько играл здесь… сегодня они наполнились особым смыслом… Александр почесал затылок, да, особым. Каким, пока неясно.

Когда он уже начал скучать, толпа загудела.

Оно! Началось!

На площадку начали выходить священники. Наряженные, как на праздник.

Хотя Саша и ждал этого, ждал с нетерпением, внезапно сделалось страшно. Более того, захотелось слезть с отца и спрятаться за широкую спину.

Мужчины так не поступают!

Они мужественно, не ерзая, сидят на руках. До конца!

- А-а-а! – взревела тысяча глоток.

Мало что понимающий Саша закричал вместе со всеми.

Человек.

Вслед за священниками, конвоиры вывели человека.

Человек споткнулся. Высокий расписной колпак сбился, обнажив синяки под глазами, ссадины, разбитые до ран губы.

- Еретик!

- Убийца!

- Сдохни!

Это – еретик?

Для лучшего обзора, Саша вытянул шею и прикусил язык.

Хвоста – нет, рогов тоже. Человек как человек. Побитый. Даже немного жаль.

Толстый священник забрался на помост под люком и что-то закричал высоким писклявым голосом.

Саша был разочарован. Он ожидал страшилище, а увидел… может, это не совсем еретик, или… самый захудалый из них?

Толпа за спиной ревела и улюлюкала, встречая каждое слово толстого приветственными криками.

Александр не смотрел на них. Он смотрел на еретика. Еретик смотрел на людей внизу. Побитые губы двигались. Кровавые раны складывали слова. Одно слово. Саша отчетливо услышал его, словно стоял рядом.

- Простите.

Кажется, толстый закончил.

Плечистые армейцы, подхватив под руки, потянули еретика к люку.

Саша не заметил, когда крышка того успела открыться, обнажив черный зев.

Не останавливаясь, конвоиры поднесли казнимого к дыре и бросили в нее.

Толпа взревела.

Разочарованный мальчик недоумевая крутил головой.

Он уже стал мужчиной?

***

Без ответа не в пользу и Заветы.

Из сборника «Устное народное творчество»

Майдан был заполнен до краев.

Казалось, пришли все обитатели Ковчега. Может, оно так и было. Во всяком случае, Великий Пастырь Авраам Никитченко давно не видел такого скопления народа.

Головы, головы, головы.

Людские головы.

Лысые и заросшие, длинноволосые и стриженные, в головных уборах – от тюбетеек до платков – и без.

Море голов.

Узкий редут волнорезов, отделяющих бушующее море от берега, где обосновались священники, образовывали две шеренги солдат Армии Веры.

Плечом к плечу. Дубинки нервно подрагивают в потеющих руках.

Авраам Никитченко никогда не видел моря. Видеозаписи, старые фильмы не передавали, не вызывали и десятой, сотой доли тех ощущений, эмоций, которые рождала бесконечная голубая стихия в душах землян. Он читал стихи и не понимал их, перелистывал романы и недоуменно пожимал плечами.

Что может быть романтического, завораживающего в огромном количестве воды?