Ким Робинсон - Красный Марс

Несколько дней он сидел в водительском сиденье, ходил по кабине, смотрел, как в окне меняются пейзажи. Они находились в районе туллея , или мелких гребней, параллельных друг другу и тянущихся по наклонной вниз. Он больше не включал телевизор — ему и так хватало, о чем поразмыслить.

«Арабы не верят в первородный грех, — написал он у себя в компьютере. — Они верят, что человек невинен, а смерть — естественна. Что нам не нужен спаситель. Что нет ни рая, ни ада, а лишь награда или кара, которая принимает форму самой жизни и образа, которым она будет прожита. В этом смысле их убеждения можно рассматривать как гуманистическую поправку к иудаизму и христианству. Хотя, с другой стороны, они всегда отказывались от ответственности за свою судьбу. Она всегда была в руках Аллаха.

Я не понимаю этого противоречия. Но теперь они здесь. И маджари всегда были особой частью арабской культуры, зачастую даже ее передовым звеном. В двадцатом веке арабская поэзия возродилась благодаря поэтам, жившим в Нью-Йорке и в Латинской Америке. Возможно, так случится и здесь. Удивительно, как много общего в их мировоззрении оказалось с тем, во что верил Бун, — это у меня вообще не укладывается в голове. Лишь немногие утруждают себя тем, чтобы узнать, как мыслят другие».

Он обнаружил вкрапленную медную руду, необычайно плотную и с высоким содержанием серебра. Это было совсем неплохо. На Земле запасы меди и серебра были весьма скудны, последнее обильно применялось во многих промышленных областях и быстро иссякало. А здесь его было много, оно лежало прямо на поверхности, сосредоточенное в больших количествах, — конечно, не так, как в Сильвер-Маунтин или в массиве Элизий, но арабов это не заботило. Они планировали его собрать, а потом двинуться дальше.

Он уехал в одиночку. Шли дни, и тени меняли свое положение. Ветры проносились по склону снизу вверх, сверху вниз, снизу вверх. Собирались облака, поднимались бури, иногда на небе сияли ореолы и паргелии, а пыль искрились вихрями, будто слюда в розовом свете. Иногда он видел, как шаттлы выполняют аэродинамическое торможение, словно горящие метеоры, проносящиеся поперек неба. Однажды ясным утром он увидел гору Элизий, вздымающуюся над горизонтом, как черный гималайский пик; возвышаясь на тысячу километров, она была искажена инверсионным слоем атмосферы. Он больше не включал компьютер, равно как и телевизор. Теперь для него существовал лишь окружающий мир и он сам. Ветры подхватывали песок и со всех сторон швыряли в его марсоход. Хала , пустынная земля.

Но затем его стали мучить сны, — сны-воспоминания, яркие, живые и такие точные, будто он заново переживал свое прошлое, пока спал. Однажды ночью ему явились события того дня, когда он точно узнал, что возглавит американскую половину первой колонии на Марсе. Он ехал из Вашингтона в долину Шенандоа и испытывал странные чувства. Долго он бродил по огромному восточному твердолиственному лесу. Вышел к известняковым пещерам Дурей, слывшим местной достопримечательностью, и по наитию взял экскурсию. Каждый сталактит и сталагмит подсвечивался жуткими разноцветными огоньками. К некоторым крепились деревянные колотушки, и органист мог играть на них, как на колокольчиках. Было видно, что пещера хорошо темперирована! Ему пришлось отойти, чтобы его со всех сторон обступила тьма, и прикусить рукав, чтобы остальные туристы не услышали его смеха.

Затем он припарковался так, чтобы ему открывался живописный вид, и ушел пешком в лес, где уселся между корнями большого дерева. Вокруг никого не было, стояла теплая осенняя ночь, земля казалось черной и шершавой. Цикады кружили, издавая свой внеземной гул, сверчки стрекотали свои последние скорбные песни, чувствуя приближение мороза, который их убьет. И все показалось ему таким странным … разве он в самом деле был готов насовсем покинуть этот мир? Сидя на этой земле, он желал сбросить скорлупу и возродиться кем-то другим, лучшим, более могущественным, благородным, долгоживущим — кем-то вроде дерева. Но, конечно, ничего этого не произошло; он лежал на земле, уже отрезанный от нее. Уже ставший марсианином.

И он проснулся, а потом целый день его не покидала тревога.

А потом еще хуже — ему приснился Джон. Ему снилась ночь, когда он был в Вашингтоне и смотрел на Джона по телевизору, смотрел, как тот делает первые шаги по Марсу и за ним, отставая ненамного, следуют еще трое. Фрэнк проводил официальное торжественное мероприятия в НАСА и бродил по улицам, теплой вашингтонской ночью в лето 2020-го. Первая высадка Джона входила в план — он отдал ему это право, словно пожертвовав ферзя, потому что первый экипаж должен был получить такую дозу радиации, что после возвращения больше никуда не смог бы полететь. Но они проложили бы дорогу для нового перелета — на этот раз колонистов, которые останутся на Марсе насовсем. Это была настоящая игра, и ее Фрэнк и собирался вести.

И все же в ту историческую ночь он пребывал в подавленном настроении. Он вернулся в свою квартиру в районе Дюпон-сёркл, избавился от следящего за ним агента ФБР и проскользнул в темный бар, где стал смотреть телевизор из-за барной стойки, попивая бурбон, прямо как его отец, а из телевизора исходил марсианский свет, раскрашивая темную комнату красным. И пока он пил и слушал бессвязную речь Джона, его настроение ухудшалось все сильнее и сильнее. Сосредоточиться на своем плане ему было тяжело. Он напивался. В баре было шумно, толпа ни на что не обращала внимание; пусть высадка Джона и не осталась совсем незамеченной. Но здесь передача с Марса — лишь одно из доступных развлечений наравне с игрой «Буллете», на которую то и дело переключал один из барменов. Затем щелчок — и снова возникла картинка с равнины Хриса. Мужчина, сидевший рядом, выругался.

— На Марсе играть в баскетбол будет чертовски интересно, — заметил Фрэнк с флоридским акцентом, от которого избавился много лет назад.

— Надо будет бросать мяч повыше, чтобы не поразбивать друг другу головы.

— Конечно, но ты подумай, как там можно прыгать. Хоть двадцатифутовые данки можно делать без проблем.

— И что, даже белые смогут прыгать так высоко? Скажешь тоже! Ты бы оставил баскетбол в покое, а то там появятся такие же проблемы, что и здесь.

Фрэнк рассмеялся. На улице было жарко, стояла душная вашингтонская ночь, и он плелся домой в дурном настроении, которое с каждым шагом становилось все мрачнее. А проходя мимо одного из дюпонских нищих, достал десятидолларовую купюру и швырнул ее в мужчину, и, когда тот поймал ее, Фрэнк пихнул его и крикнул:

— Пошел! Найди работу!

Но затем показались люди, выходившие из метро, и он, взволнованный и разъяренный, поспешил прочь. Нищие просто валялись в проходах. Сегодня люди высадились на Марс, а на улицах столицы находились нищие, и все юристы каждый день проходили мимо, а все их разговоры о свободе и справедливости были не более чем прикрытием их алчности.