Иэн Бэнкс - Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник)

Он снова поднес семечко ближе к глазам, чтобы изучить его.

Странно, что эта штука вывалилась из семенного стручка, подумал он, крутя ее в веточках-пальцах. Семечко было похоже на пасуна, только потоньше, серебристого цвета и с гладким зеркальным шаром вместо головы. Фропом не мог понять, как оно умудрялось держаться на земле вертикально. Совсем же неустойчивое, из-за слишком большой верхней части. Возможно, ему и не надо было долго бродить; эти заостренные ногоподобные отростки – наверняка корни. Существо извивалось, пытаясь выбраться.

Он отделил кусочек серебристой коры, попробовал его гнездоловушкой и выплюнул обратно. Не животное и не растение, больше похоже на минерал. Очень странно.

На конце толстой верхней конечности, там, где Фропом оторвал кусочек оболочки, зашевелились розовые усики, вроде молодых отростков корней. Фропом заинтересованно поглядел на них.

Затем взял за один из розовых усиков и потянул.

Негромко чпокнув, тот оторвался. Серебристый шарик на верхушке существа издал приглушенный звук.

Она любит меня…

Фропом потянул за другой усик. Чпок. Вытекла струйка сока закатного цвета.

Она не любит меня…

Чпок-чпок-чпок. Он покончил с этим набором усиков.

Любит…

Фропом возбужденно сорвал оболочку с конца второго верхнего отростка. Снова усики… Не любит.

Детеныш пасуна подобрался поближе и потянул за одну из нижних веток. Во рту он держал зажигательную штуковину, которую серебристое существо швырнуло ему в бок. Фропом не обратил на него внимания.

Любит…

Пасуну надоело дергать за ветку, он плюхнулся на лужок, бросил зажигатель на траву и с любопытством ткнул в него лапой.

Серебристое семечко все сильнее извивалось в ветви Фропома, жидкий красный сок брызгал во все стороны.

Фропом покончил с усиками на второй верхней конечности.

Чпок. Не любит.

О нет!

Пасун лизнул зажигатель, постучал по нему лапой. Другой детеныш увидел, как он играет с яркой игрушкой, и начал подбираться поближе.

Словно по наитию Фропом сорвал оболочку с одного из прямых корней в основании существа. Ага!

Любит…

Детенышу пасуна надоела блестящая безделушка, и он уже хотел было оставить ее, но вдруг увидел, как второй приближается к нему с изучающим видом. Первый зарычал и попытался взять зажигатель пастью.

Чпок… Не любит!

Ах! Смерть! Неужели моя пыльца никогда не опылит ее прекрасные яичники? О злобная, уравновешенная, столь симметричная вселенная!

В ярости Фропом сорвал серебристую оболочку со всей нижней половины истекающего соком, слабо сопротивляющегося семечка.

О несправедливая жизнь! О предательские звезды!

Рычащий детеныш языком передвинул зажигатель в пасти.

Что-то щелкнуло. Голова детеныша взорвалась.

Фропом не обратил на это особого внимания. Он внимательно разглядывал очищенное от коры существо…

…минутку… похоже, кое-что еще осталось. В том месте, откуда растут корни…

О небеса! Нечетное число усиков!

О счастливый день! (чпок)

Любит!

Я совсем плох – пал так низко, что ниже и не бывает. Снаружи я – нечто лежащее на поверхности: тело в скафандре. А внутри…

Все ужасно трудно. У меня все болит.

Теперь мне лучше. Это третий день. О двух предыдущих я помню лишь то, что они были, больше ничего. Видимо, мне становилось то лучше, то хуже: вчерашние впечатления смазаны еще сильнее, чем позавчерашние – в день падения.

Кажется, тогда мне показалось, будто я рождаюсь. Примитивное, старомодное, почти животное рождение; кровавое, грязное, опасное. Я принимал в нем участие и одновременно был наблюдателем. Я был рожденным и рождением, и когда вдруг почувствовал, что могу двигаться, то дернулся, пытаясь сесть и протереть глаза, но рука в перчатке ударилась о стекло шлема и остановилась в нескольких сантиметрах перед моими глазами. И тогда я снова упал, подняв облачко пыли, и вырубился.

Но сегодня уже третий день, и мы со скафандром в более приемлемой форме: готовы тронуться с места, начать путешествие.

Я сижу на большом грубом валуне посреди усеянного камнями длинного пологого склона. А выше, я думаю, должен быть обрыв. Впрочем, там может быть и бровка, а за ней – огромный кратер, но я не обнаружил ясно выраженных вторичных признаков того, что подъем там заканчивается дырой, и ничто тут не указывает на последствия тектонического сдвига.

Возможно, это все же обрыв – надеюсь, не слишком крутой с другой стороны. Прежде чем отправиться в путь, я готовлюсь, представляя себе его. Я прикладываюсь к маленькой трубочке у подбородка, засасываю в рот немного кисловатой жидкости, с трудом проглатываю.

Небо здесь ярко-красное. Сейчас разгар утра, и невооруженному взгляду видны только две звезды. Наружные очки тонированы и поляризованы, и высоко в небе я вижу легкие перистые облачка. Воздух здесь, на нижнем уровне, спокоен, пыль не двигается. Меня пробирает дрожь, я дергаюсь внутри скафандра, словно меня подстегивает праздное одиночество. То же самое было в первый день, когда я подумал, что скафандр мертв.

– Ну, ты готов? – спрашивает костюм.

Я вздыхаю и встаю на ноги, несколько мгновений таща на себе и массу скафандра, прежде чем, хотя и устало, он не начинает двигаться тоже.

– Да. Идем.

Мы пускаемся в путь. Сейчас моя очередь идти. Скафандр тяжел, бок у меня тупо болит, в животе пустота. Усеянное камнями поле тянется до самого горизонта.

Я не знаю, что случилось, и это раздражает меня, хотя, знай я, это ничего бы не изменило. И если бы я знал, что происходит, в момент происшествия, это тоже ничего не изменило бы: у меня не было ни секунды, чтобы среагировать. Нас застали врасплох: засада.

То, что нас шарахнуло, видимо, было очень маленьким или находилось далеко, иначе мы не были бы здесь, да еще живые. Если бы модуль получил полновесный удар любой стандартной боеголовкой, от него остались бы лишь радиация и атомы – ни одной целой молекулы. Даже взрыв рядом с модулем не оставил бы ничего, что воспринимает невооруженный человеческий взгляд. Только нечто крохотное – возможно, вовсе не боеголовка, а просто быстродвижущийся предмет – или взрыв на большом расстоянии могли оставить что-то после себя.

Я должен это помнить, держаться за это. Как бы плохо я себя ни чувствовал, я все еще жив, а ведь высока была вероятность, что я досюда никогда не доберусь, даже в виде головешки, тем более – целым и на своих ногах.

Целым, но не сказать чтоб невредимым. Скафандр тоже. Я ранен. Ранен и скафандр, что в некотором смысле еще хуже.

Работает он по большей части на внешних источниках энергии, поглощая, как может, солнечный свет, но настолько неэффективно, что по ночам ему приходится отдыхать, и тогда мы оба спим. Разрушены коммуникационная система и антиграв; сильно повреждены регенерационный и медицинский блоки. Кроме того, есть еще небольшая утечка, которую нам никак не удается выявить. Мне страшно.