Иэн Бэнкс - Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник)

Медицинский блок сообщает, что у меня внутреннее кровотечение и мне не следует ходить. Но мы, обговорив это, пришли к выводу, что наша единственная надежда – идти, двигаться в более-менее верном направлении, рассчитывая, что нас увидят с базы. К ней мы и держали путь изначально – в модуле. База расположена в тысяче километров к югу от северной ледяной шапки. Мы упали к северу от экватора, но как далеко к северу, неизвестно. Да, путь предстоит неблизкий – нам обоим.

– Как ты там?

– Отлично, – отвечает скафандр.

– Ну и сколько нам сегодня, по-твоему, удастся пройти?

– Может быть, километров двадцать.

– Не очень много.

– Ты еще не поправился. Станет тебе получше, пойдем бодрее. Ты был совсем плох.

Совсем плох. Внутри шлема все еще сохраняются остатки рвоты и капельки засохшей крови – я их вижу. Запаха они уже не издают, но вид имеют далеко не аппетитный. Сегодня ночью я попытаюсь их счистить.

Меня беспокоит, что, помимо всего прочего, скафандр не до конца со мной откровенен. Он говорит, что, на его взгляд, наши шансы – пятьдесят на пятьдесят, но я подозреваю, что на самом деле он толком этого не знает. Или знает, что дела обстоят гораздо хуже, чем он мне говорит. Вот что бывает, когда у тебя умный скафандр. Но именно такой я и просил – мой выбор, жаловаться не на кого. И потом, не будь скафандр таким умным, меня, возможно, уже не было бы в живых. Он сумел доставить сюда нас двоих из разбитого модуля через разреженную атмосферу, а я в это время был без сознания после взрыва. Стандартный скафандр, возможно, сделал бы все это не хуже, но, наверно, этого было бы недостаточно; мы прошли просто по краю бездны.

Бедра болят. Земля тут довольно ровная, но время от времени приходится преодолевать небольшие склоны и двигаться по неровной поверхности. Ступни тоже не в порядке, но бедра беспокоят меня больше. Не знаю, смогу ли я идти весь день, на что рассчитывает скафандр.

– Сколько мы прошли вчера?

– Тридцать пять километров.

Все это расстояние скафандр преодолел сам – нес меня, как мертвое тело. Он поднялся и пошел, удерживая меня внутри, чтобы я не стукался о стенки. Он шел, а матовые остатки его разбитых аварийных фотоэлементов волочились следом по пыльной земле, словно крылья странного искалеченного насекомого.

Тридцать пять. Я еще и десятой части этого не прошел.

Нет, придется мне идти и идти – не могу я разочаровать скафандр. Не хочу его подводить. Ему пришлось сильно постараться, чтобы мы попали сюда живыми, и вчера он проделал весь этот путь сам, поддерживая меня, пока я закатывал глаза, бредил, бормотал что-то о хождении во сне и живых мертвецах… Так что я не могу его подвести. Если я не выстою, это будет плохо для нас обоих: шансы выжить у скафандра тоже уменьшатся.

Склон идет все вниз и вниз. Земля до одурения ровная, неизменно ржаво-коричневая. Меня пугает, что тут нет никакого разнообразия, почти никаких признаков жизни. Иногда мы видим пятно на камне, что может говорить о растительности, но точно я не могу сказать, а скафандр не знает: его наружные глаза и тактильные органы по большей части сгорели при падении, анализатор же не в лучшем состоянии, чем антигравитационник или приемопередатчик. Информация о планете, введенная в скафандр, включала лишь скудные сведения об экологии, так что мы даже теоретически не знаем, что это за пятна – растения или нет. Может быть, мы здесь – единственная жизнь, может быть, тут на тысячи километров вокруг нет ничего живого, мыслящего. Ужас!

– Ты о чем думаешь?

– Ни о чем, – говорю я ему.

– Говори. Ты должен говорить со мной.

Но что я могу сказать? И зачем вообще с ним говорить?

Полагаю, он хочет, чтобы я говорил: так легче забыть об этой монотонной ходьбе, о топанье моих ног по охряной почве этой пустынной местности.

Помню, когда я еще находился в состоянии шока после взрыва, когда бредил в самый первый день, мне казалось, что я стою поодаль от нас обоих и вижу раскрытый скафандр, из которого мой драгоценный загрязненный воздух уходит в эту разреженную атмосферу, вижу себя, умирающего в этом безвоздушном холоде, потом вижу, как скафандр медленно и устало выталкивает меня наружу, одеревенелого и голого: вывернутая кожа ящерицы, рожденная обратно куколка. Он оставляет меня, худого и обнаженного – ужасно глупый вид, – на пыльной земле и идет прочь, легкий и пустой.

И может, я до сих пор боюсь, что он сделает это, потому что вместе мы можем погибнуть оба, а скафандру одному гораздо легче остаться в живых. Он может пожертвовать мной, чтобы спасти себя. Люди именно так и поступают.

– Не возражаешь, если я присяду? – говорю я и падаю на большой валун, прежде чем скафандр успевает ответить.

– Что болит?

– Все. Больше всего ноги.

– Через несколько дней ступни затвердеют, мышцы снова наберут силу. Когда чувствуешь, что надо отдохнуть, – отдыхай. Не стоит насиловать себя.

– Гм-м, – говорю я.

Я хочу, чтобы скафандр спорил со мной: пусть говорит, чтобы я прекратил распускать нюни и продолжал идти… Но он не хочет играть в эту игру. Я смотрю на мои болтающиеся ноги. Поверхность скафандра почернела, она покрыта маленькими щербинками и царапинами. В некоторых местах свисают клочья обугленной материи. Мой скафандр. Он у меня уже больше столетия, и я им почти не пользовался. Мозг его почти все время был подключен к системе обеспечения моего большого дома и функционировал не по назначению. Даже на праздники я в основном торчал на борту, а не опускался во враждебную среду.

Ну, теперь-то сомнений нет – мы попали в такую враждебную среду, что хуже некуда. Нам остается только шлепать по этой планете без воздуха, преодолевая препятствия на пути, и если место, куда мы направляемся, все еще существует, если системы скафандра не сдохнут окончательно, если нас не остановит то, что уничтожило модуль, если нас не пристукнут наши же соотечественники, то мы будем спасены.

– Ну как, уже можешь идти?

– Что?

– Надо бы идти дальше, как считаешь?

– Ах да. Хорошо.

Я опускаюсь на бесплодную почву. Какое-то время мои ноги страшно болят, но вскоре перестают – я разошелся. Склон остается таким же, как и несколько километров назад. Я уже дышу глубоко.

Внезапно перед моим мысленным взором ясно возникает база, какой она может быть и какая она, вероятно, есть: огромный дымящийся кратер, – база стерта с лица планеты в момент уничтожения модуля. Но даже если это так, мы сошлись на том, что следует все же идти туда: спасатели или военные подкрепления именно туда и направятся в первую очередь. Там больше шансов на то, что нас подберут, чем где-либо еще. Если бы от модуля остались на земле какие-то обломки, то, может, имело бы смысл быть рядом с ними. Но скорость его падения была так высока, что он сгорел даже в этой разреженной атмосфере; еще немного, и то же самое произошло бы с нами.