Иэн Бэнкс - Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник)

Линтер помолчал некоторое время, продолжая разглядывать полусферу цветного стекла.

– Что ж, это может случиться, – сказал он, задумчиво глядя на меня. Он кашлянул. – Корабль говорил вам, что я был в Индии?

– В Индии? Нет, не говорил.

– Я пробыл там недели две. Я не сказал «Своевольному», что собираюсь туда, хотя он, конечно, сам узнал.

– Зачем? Зачем вы туда ездили?

– Хотел увидеть это место, – сказал Линтер, чуть подавшись вперед. Он погладил пресс-папье, потом вернул его на гранитную столешницу и потер ладони. – Это было прекрасно… прекрасно. Если у меня еще и оставались какие-то сомнения, то там они развеялись. – Он посмотрел на меня, и на лице его неожиданно появилось открытое, внимательное выражение. Он расставил руки, раздвинул пальцы. – Тут все дело в контрасте… – он отвернулся, явно смущенный собственной вспышкой, – блики, свет и тени всего этого. Скудость и убожество, калеки и распухшие животы; нищета лишь подчеркивает красоту… Одна красивая девушка среди толп на улицах Калькутты похожа на невероятный, хрупкий цветок, она словно… я хочу сказать, невозможно поверить, что грязь и бедность никоим образом не повлияли на нее… Это похоже на чудо, на откровение. Потом вы понимаете, что она останется такой всего несколько лет, что вся ее жизнь – несколько десятилетий, что она постареет , у нее будет шестеро детей, что она зачахнет… Это чувство, понимание, колебания… – Голос его затих, и он посмотрел на меня немного беспомощным, почти страдающим взглядом. Наступил самый подходящий момент, чтобы привести мой самый веский и болезненный аргумент. Но в то же время я сейчас не могла сделать это.

А потому не сказала ничего. Заговорил опять Линтер:

– Не знаю, как это объяснить. Это жизнь. И я живу. Я готов умереть завтра, получив эти последние несколько месяцев. Я знаю, что рискую, оставаясь здесь, но в этом-то все и дело. Я знаю , что мне будет одиноко и страшно. Полагаю, эти чувства будут время от времени посещать меня, но игра стоит свеч. Одиночество будет контрастом ко всему остальному. Мы ждем, что все будет устроено так, как нам нравится, но эти люди живут иначе. У них плохое и хорошее – все перемешано. А это дает им интерес к жизни, они ухватываются за возможности… эти люди знают, что такое трагедия, Сма. Они переживают трагедию. А мы – только зрители.}

Он сидел, не глядя на меня, а я во все глаза уставилась на него. За окном шумел большой город, в комнату проникал солнечный свет, тускневший, когда по небу над нами пробегали облака, а я думала: «Ах ты, бедняга, придурок ты несчастный, как тебя зацепило».

Вот вам, пожалуйста, мы с нашим легендарным ЭКК, этой великолепной машиной, способной походя совладать со всей их цивилизацией и достигающей Проксимы Центавра за один день, нашпигованной технологиями, в сравнении с которыми их атомные бомбы – убогие петарды, а компьютеры «Крей» – простые калькуляторы. Машина, снисходительно величественная в своей неодолимой мощи и неистощимых знаниях… Мы создаем корабли, модули, платформы, скутеры, автономники и жучки, которые могут познать их планету от и до со всеми ее драгоценными произведениями искусства, самыми чувствительными тайнами, изощреннейшими мыслями и величайшими достижениями; мы можем разграбить их цивилизацию, как это не снилось, всем, вместе взятым, завоевателям за всю историю этой планеты, плюя на их жалкое оружие, беря их искусство, историю и философию и не обращая внимания на их убогую науку, рассматривая их верования и политику, как доктор рассматривает симптомы болезни… И несмотря на все это, несмотря на всю нашу мощь и превосходство в том, что касается пространства, науки, технологии, мысли и поведения, этот несчастный дурачок очаровался ими, хотя они даже не подозревают о его существовании; он влюбился в них, восторгается ими, и мы бессильны перед этим. Бесчестная победа варваров.

Не то чтобы я сама была в лучшем положении. Возможно, я желала противоположного тому, чего хотел Дервли Линтер, но я сомневалась, что мои желания осуществятся. Я не хотела покидать эту планету, я не хотела оставлять их в стороне от нас, чтобы они пожрали сами себя. Я хотела максимального вмешательства. Я хотела учинить им такую революцию, которой гордился бы сам Лев Давидович. Я хотела увидеть, как генералы этой хунты наделают себе в штаны, когда поймут, что будущее (в земных представлениях) ярко-ярко-красное.

Естественно, корабль решил, что и я тоже чокнутая. Может, он полагал, что мы с Линтером как-то нейтрализуем друг друга и оба вернемся к здравомыслию.

Значит, Линтер не хотел, чтобы мы с этим местом что-то делали, а я хотела, чтобы мы сделали с ним все, что можно. Корабль – вместе со всеми Разумами, которые помогали ему принимать решение, – вероятно, склонялся к позиции Линтера, а не к моей, но именно по этой причине Линтер и не должен был оставаться. Он же будет тут бомбой с часовым механизмом, поставленным неизвестно на какое время, бомбой, заложенной на земле, которая, вероятно, станет площадкой для чистого эксперимента; этакий грязный подарочек, который в любой момент готов загейзенбергить все вокруг.

В тот момент я больше ничего не могла сделать с Линтером. Пусть подумает о том, что я сказала. Может быть, узнав, что не только корабль считает его поведение глупым и эгоистичным, он задумается.

Я попросила его покатать меня по Парижу в его «роллс-ройсе», потом мы поели – великолепно поели – на Монмартре и закончили путешествие на левом берегу прогулкой по лабиринту улочек и опробованием без счета вин и напитков покрепче. У меня был забронирован номер в «Георге V», но я в ту ночь осталась с Линтером, потому что это казалось самым естественным (в особенности если ты подшофе), к тому же я давно никого не обнимала по ночам.

На следующее утро, прежде чем мне отправиться в Берлин, мы оба продемонстрировали должное смущение и расстались друзьями.

В самом представлении о большом городе есть нечто, являющееся основополагающим для понимания такой планеты, как Земля, а в особенности для понимания той части существовавшей тогда групп-цивилизации [13] Еще одно трудное место. Миссис Сма постоянно использует слова, для которых в английском нет соответствующего эквивалента. (Автономник.) , которая называла себя Западом. Это представление, на мой взгляд, получило свой зримый апофеоз в Берлине, во времена Стены.

Возможно, я переживаю нечто вроде потрясения, когда затрагиваются мои глубинные чувства; даже в зрелом возрасте я не уверена, но должна признать: то, что вспоминается мне о Берлине, не укладывается ни в какую нормальную хронологическую последовательность. Мое единственное извинение – в том, что и сам Берлин был каким-то ненормальным (и в то же время таким причудливо репрезентативным), он был нереальным; временами жутковатым карикатурным миром, который во многом являлся частью реального мира (мира реальной политики ), такой кристаллизацией всего, что этим людям удалось создать, разрушить, восстановить, осудить и обожествить в их истории, что он победно превосходил все, примером чего являлся, и обрел уникальный (хотя при этом и многогранный) собственный смысл; сумма, ответ, декларация, каких ни один другой город в здравом уме не пожелал бы для себя. Я сказала, что нас на Земле более всего интересовало искусство; что ж, Берлин был шедевром этой планеты и мог потягаться с самим кораблем.