Роман Злотников - Пришельцы. Земля завоеванная (сборник)

Николь, Николь! Я бы сказал, что влюбился в тебя, но это была бы неправда, фальшь, оскорбляющая нас обоих. Симпатия, уважение, привязанность, восхищение, дружба, которой стоит дорожить и которой можно гордиться, – вот что я испытывал по отношению к тебе. Ты безропотно «умирала» и в очередной раз меняла имя. Ты едва ли не год провела в частной клинике пластической хирургии, превращаясь в идеальную с точки зрения Эдвардса-младшего женщину. Так же, как и я, ты ни на миг не утрачивала бдительности и при этом действительно искренне заботилась о полупарализованном старике-инвалиде, зная, что очень скоро он станет твоим палачом.

За неделю до назначенного дня я не выдержал и предложил тебе все переиграть, помнишь? «Пусть все идет, как идет, – сказал я тогда. – Хочу прожить рядом с тобой все время, отпущенное этому ветхому костюму. Пусть Тео Эдвардс и прочие катятся ко всем чертям. Почему бы нам просто не наслаждаться жизнью? А когда ты станешь наследницей моего состояния, тебе, быть может, удастся то, что не удалось мне».

Ты выслушала меня, не перебивая, поцеловала в лоб и сказала, что не имеешь права на ошибку. А еще ты сказала тогда, что неплохо узнала меня за эти дни. Что я хороший человек, невзирая на мою суть… нет, ты сказала – «настоящий человек». И что такие, как я, достойны жить.

Знаешь, Николь, в ночь после того разговора я едва ли не впервые пожалел о том, кто я такой. Мерзкий старый червяк. Такой бессильный в своей всесильности. А когда наши губы неделю спустя слились в последнем долгом поцелуе, благодаря которому я проник в твое тело… еще ни с одним человеком за все свои жизни на вашей планете я не испытывал такого страстного, всепоглощающего единения.

Почему-то не получается думать о твоем теле, как о костюме. Знаю, это невозможно, и все же порой мне казалось, что ты не ушла совсем, моя милая маленькая девочка. Что ты видишь, слышишь, чувствуешь вместе со мной. И я старался жить новую жизнь не только за себя, но и за тебя.

План, разработанный тобой когда-то, действительно оказался великолепен, хотя завершающая стадия его первой части едва не вышла мне боком. Даже с моим немалым опытом вождения (я, кажется, рассказывал тебе, что в молодости пару сезонов выступал под чужим именем в соревнованиях «Формулы-1») устроить правдоподобную аварию было совсем не просто. Но ты была права: именно из-за подстроенной Тео Эдвардсом аварии Джим Ди Амато лишился ног, поэтому отобрать у него любимого сына в результате другой подстроенной аварии – не только справедливо, но и изящно. А тяжелая травма головы – прекрасный повод списать на частичную потерю памяти те проколы, которые неизбежно возникли у вышедшего из больницы Тони Эдвардса.

Я еще не знаю, как именно выполню данное тебе обещание, Николь. Представляешь, с недавнего времени я даже увлекся шахматами! Смешно, однако мне хочется верить, что, постигнув эту игру, я смогу лучше понять твой принцип мышления и придумать для «папы Тео» нечто действительно выдающееся. А еще я перечитал «Графа Монте-Кристо». Уже дважды. Но у меня по-прежнему нет ответа на вопрос, заданный тобой при нашей первой встрече. Видимо, все дело в том, что Эдмон Дантес, как и ты, был человеком.

Не больше, но и не меньше…

Ты вернулся! Вернулся и смотришь на сияющую, невозможно синюю Неву, а та уносит в залив последние одинокие льдины, уносит зиму, помнить о которой сейчас преступление. Ты и не помнишь, хоть знаешь и о зиме, и о неизбежной дороге, что начнется вот на этой самой набережной, и, если очередной раз повезет, здесь же и закончится. Все пути ведут или к смерти, или к Неве, а значит, еще и к любви. Как же не улыбнуться, не отдать честь Ростральным колоннам, над которыми горят негасимые огни, не давая сбиться с пути, забыть, предать, отступиться.

Уходят, чтобы вернуться, сделав то, что кроме тебя не сделать никому, а возвращаются взглянуть в глаза радости и увериться: ты нужен и тебе нужны. Наша сила в том, что мы оставляем за спиной, наша слабость в умении забывать, но разве забудешь это небо с горящим в нем золотом, эту медленную воду, этот мрамор и эту сирень? Не забудешь, а значит, мы непобедимы и почти бессмертны…

Подъехали машины, выпустили людей с цветами и шампанским. Свадьба… И хорошо, пусть будут свадьбы и дети. Пусть будет жизнь.

– Ой, а вы нас не сфоткаете?

Девчонка с черными губами и черными квадратными ногтями. Когда-нибудь станет красавицей… Если сумеет вобрать в себя свет и тени, сирень и снег, если поймет. Если улетит от того, кто сейчас с ней и кому не место на этих берегах.

– Извольте.

Остановить мгновенье, остановить свое счастье, поделиться – не жалко, ведь он вернулся. Его ждут, его очень ждут, а впереди лишь миг длиной в несколько дней, но как же это лучше часа, растянувшегося в ненужную вечность.

– Ой, спасибо!

– Пожалуйста. Не забудьте…

– Че?

– Этот день не забудьте: Петропавловку, весну, огни над колоннами.

– Ой, точно зажгли! Праздник, да?

– Конечно, праздник.

Вечный праздник по имени жизнь, и немного последнего льда. Залогом будущего лета, залогом белой ночи, которая давно стала твоей душой. Ты вернулся. Ты скоро уйдешь…

Доктор исторических наук Шульцов, успешно сдав с рук на руки начальству дорогих заокеанских коллег, веселился, как студент-прогульщик, и было с чего – дорогие заокеанские коллеги оказались столь вежливы, что заранее выяснили: актуальный Санкт-Петербург и Ленинград один и тот же город, и в нем имеется река Neva. По дороге из Пулкова американцы интересовались, не Neva ли это, четырежды. Первый раз на Обводном, последний – на Мойке. Когда машина въехала на Дворцовый мост, раскованные, как и положено представителям западной цивилизации, гости даже не замолчали – замолкли, умилив не только Шульцова, но и очередной раз выручившего его с машиной Гену Саврасова. Само собой, развязавшись с дипломатической миссией, Шульцов предложил выпить кофе. Когда раздался звонок, они с Геной как раз устраивались в василеостровской ипостаси любимого итальянского ресторанчика. Олег Евгеньевич поморщился, однако ответил. Звонил бывший полковник бывшей милиции, сосед и с недавнего времени друг и соучастник.

– Олег, вы где? – требовательно спросил он, и Шульцов очередной раз подумал, сколь странен был бы этот вопрос, когда телефоны смирно стояли на столах и висели на стенках.