Иэн Бэнкс - Материя

Фербин снова посмотрел на Холса и откашлялся.

— Похоже, тут это позволяется, — сказал он.

— Главное, чтобы так не заставляли ходить всех, ваше высочество, — отозвался Холс.

К ним подплыла небольшая машина в форме ромба с обрезанными углами и обратилась на безукоризненном сардском:

— Принц Фербин, Хубрис Холс, ЧФ Хиппинс, добро пожаловать.

Они вразнобой поздоровались.

Навстречу им шла женщина — стройная, изящная брюнетка, одетая в простое синее платье-рубашку, оставлявшее открытыми только ее руки и голову. Фербин почувствовал, как морщины собираются у него на лбу. Она?! Повзрослела, совсем другая...

Она подошла прямо к нему. Остальные молчали, даже Хиппинс, словно они знали что-то, неведомое принцу. Женщина кивнула и улыбнулась — сдержанно, но по-дружески.

За мгновение до того, как женщина открыла рот, Фербин понял, что это и в самом деле Джан Серий.

— Сейчас это самое впечатляющее зрелище, — сказал Джерфин Поатас, показывая тростью на необычное здание, видневшееся в тусклом бронзовом тумане.

Ему пришлось повысить голос, чтобы его услышали за громовой какофонией Водопада. Правда, у Поатаса, подумал Орамен, это выходит с такой легкостью, что он даже не замечает.

Фонтанный дом действительно впечатлял. Они приближались к нему в маленькой дрезине, громыхавшей по одной из узкоколеек, рискованно, даже опасно пролегавших по островкам, песчаным косам, частям обрушившихся зданий и опорам, уходившим в пенные воды. Крыша и бока дрезины были изготовлены из материала, добытого в Безымянном Городе, — вещества наподобие стекла, но гибкого, притом легче и прозрачнее, чем любое стекло, которое видел Орамен вне телескопа или микроскопа. И без малейших изъянов. Орамен провел пальцем по его внутренней поверхности и не ощутил холода, обычно сообщаемого стеклом. Он снова надел перчатку.

Погода стояла прохладная. Вдали в небесах, двигаясь в сторону устья реки, с ревом устремлявшейся прочь от бездны Сульпитина, на горизонт упали гелиодинамики Клиссенс и Натерли — Клиссенс словно продирался вниз, Натерли уже наполовину скрылся — и оставался только гаснущий гелиодинамик Кьезестрааль. Он единственный проливал свет на Хьенг-жар, поднимаясь оттуда, куда заходили Клиссенс и Натерли.

Кьезестрааль излучал слабый, водянистый бело-голубой свет, но почти не давал тепла. Срок жизни гелиодинамика составлял менее полумиллиарда лет, и Кьезестрааль уже сгорел почти целиком. Ему оставалось мерцать еще несколько тысяч лет, после чего он должен был погаснуть и затем упасть, грохнуться с высоты в тысяча четыреста километров, врезаться в атмосферу — в последней краткой, страшной вспышке света и тепла — и удариться о поверхность Девятого где-то на проекции своей орбиты. Если знатоки звезд, катастрофологи, астрологи и ученые не ошибались в своих прогнозах или если бы к их предупреждениям не прислушались, это должно было привести к катастрофическим разрушениям и гибели миллионов людей.

Даже если на пути мертвой звезды никого не оказывалось, ее падение, особенно на уровень с преимущественно твердой поверхностью, было чистым апокалипсисом. Земля превращалась в прах и огонь, куски породы размером с гору разлетались подобно шрапнели, порождая новые жуткие сотрясения. Возникали ряды уменьшающихся в размерах кратеров, выбросов, обломков, все становилось пустыней — в центре прожженной до голи, до самой кости планеты — и облаками пыли и газа. Наступали годы долгих, суровых зим, страшных ливней, погибших урожаев и пылевых бурь с их завываниями. Сама планета звенела от таких ударов. Правда, человек, находившийся под сводом более низкого уровня, мог и не заметить катастрофы — так прочна была структура пустотела. Но машины на всех уровнях, от ядра до поверхности, регистрировали удар и несколько дней слышали звон — словно ударяли в громадный колокол. Говорили, что МирБог скорбит о падении звезды.

К счастью, катастрофы такого рода были редкостью, последняя произошла на Сурсамене миллионы лет назад. Очевидно, они являлись частью нормальной жизни модифицированного пустотела. Так заявляли окты, аултридии и другие последыши. Разрушения ведут к очередному творению, заверяли они, порождая новую породу, ландшафты и минералы. А звезды можно было заменять — размещать и возжигать новые, хотя окты и аултридии, похоже, не владели нужными технологиями, полагаясь в таких делах на Оптим.

Такая судьба ждала Кьезестрааль и ту часть Девятого, на которую упадет эта звезда. Но пока, словно огромная волна, которая затягивает в себя воду, чтобы потом со всей яростью обрушить ее на берег, звезда излучала хилый, слабый свет. Вдоль всего Сульпитина и не только, включая большие внутренние моря и оба конца реки, ощущалась частичная зима: сначала охлаждался воздух, а потом — земля и вода, которые отдавали свое тепло обволакивающему мраку. Вскоре должно было начаться замерзание Сульпитина, когда замирал даже безмерный, бесконечный хаос Водопада. Это казалось невероятным, невозможным. Так думал Орамен, глядя на неожиданно возникающие картины бешеного танца воды и волн, ощущая вихревые потоки ветра от Водопада, наблюдая, как картечь брызг создает непроницаемую стену. Однако это происходило в прошлом и, несомненно, должно было случиться опять.

Дрезина замедляла ход, грохоча по эстакаде над узкой песчаной косой. В косу вдавались бухты и излучины; бьющиеся, бурлящие воды готовы были в любую минуту изменить направление и смыть в небытие косу, столбы, узкие неровные рельсы. Порыв ветра сотряс дрезину, на мгновение рассеяв туман и брызги.

Фонтанный дом теперь парил над ними, извергая дугообразные водные струи, которые, превращаясь в брызги и капли, падали вокруг бесконечным дождем, уже начавшим молотить по крыше дрезины и сотрясать ее. Стонал ветер, проникая сквозь щели. Орамен почувствовал, как холодный сквозняк обдувает лицо. Неужели, подумал он, этот вал и завеса воды вокруг дрезины превратятся в снег, когда придет зима, но еще до того, как замерзнет Водопад? Он попытался представить это. Сколь великолепным будет вид!

На Восьмом такие частичные зимы были почти неизвестны. Свод на этом уровне был почти совсем ровным, а потому звезды, будь то гелиостатики и гелиодинамики, свободно лили свой свет во все стороны вплоть до горизонта. Здесь, на Девятом, по причинам, известным одной только Вуали, вследствие проделанных ею гидрофизических расчетов свод (а местами и поверхность) был во многих местах пересечен громадными лепестками, лопастями и каналами, благодаря которым пустотел действовал в соответствии с таинственной первоначальной целью его создателей.

Эти элементы обычно тянулись на километры или десятки километров от свода или поверхности, а нередко уходили за горизонт; было известно, что некоторые полосы на потолке опоясывают полпланеты.