Иэн Бэнкс - Материя

Принца одновременно бросило в жар и в холод. Да нет, это глупость какая-то, не может быть! Реагировать непроизвольно — так, как подсказывал инстинкт, — означало выставить себя в глупом свете. Принц должен вести себя величественно, спокойно, мужественно...

Но с другой стороны, о чем он думал только что? Он сошел с ума? Ведь он же принял решение всего несколько минут назад.

Имей мужество выставить себя в глупом свете...

Орамен развернулся, взял Дроффо за плечо и силой развернул его лицом к штольне.

— Идем, — сказал он, подталкивая Дроффо вперед, и начал протискиваться через группу рабочих, ждавших спуска. — Прошу прощения, прошу прощения, позвольте, прошу прощения, спасибо, прошу прощения, — спокойно говорил он.

— Ваше высочество? — услышал он голос Брофта.

Дроффо неохотно волочил ноги.

— Принц, — сказал он, когда они добрались до входа в штольню. И здесь — ни Воллирда, ни Баэрта.

— Беги, — вполголоса сказал Орамен. — Приказываю — беги. Быстрее. — Он повернулся к людям на платформе и закричал: — БЕГИТЕ! БЕГИТЕ ОТСЮДА!

Подтолкнув ничего не понимающего Дроффо, Орамен опрометью бросился мимо него вверх по штольне. Деревянные доски гулко откликались и сотрясались под ногами. Несколько мгновений спустя он услышал у себя за спиной стук каблуков Дроффо — то ли граф тоже почуял опасность, то ли, увидев бегущего Орамена, решил, что должен быть рядом с принцем.

«Как медленно мы бежим по сравнению со своими мыслями», — подумал Орамен. Вряд ли он мог бежать быстрее — ноги работали как поршни, руки двигались в такт бегу, легкие затягивали воздух, все действовало инстинктивно, и улучшить что-либо силой воли было невозможно. Но он чувствовал себя обманутым из-за того, что бешено работающий мозг никак не может внести свой вклад в усилия мускулов. Конечно, не исключено, что усилия эти напрасны. С точки зрения логики так и должно быть.

Он был слишком доверчивым. Даже наивным. За подобную слабость приходится платить. Иногда слабость сходила с рук, и ты избегал наказания — например, в тот день, когда заплатить пришлось Тоуву во дворе таверны (и возможно, Тоув заплатил справедливо). Но делать это все время невозможно. Такое не удавалось никому. Настал день, когда ему придется заплатить.

Выставить себя в глупом свете. Орамен беспокоился, как бы не выставить себя в глупом свете, слишком бурно реагируя на реальную (а может, и вымышленную) угрозу. Но куда глупее было бы не замечать симптомов, идти по бурному, полному насилия миру с широко раскрытыми глазами наивного, доверчивого ребенка, принимая лицемерие и зло за невинность и порядочность.

«Нужно было дернуть за этот провод, — подумал он. — Попытаться вытащить его. Идиот, эгоистичный идиот. Вместе мы могли бы...»

Взрыв начался грязно-желтым облаком света, за которым почти сразу последовал удар страшной силы — такой, словно боевое животное лягнуло Орамена в спину обеими ногами. Его подбросило вверх, перевернуло в воздухе, швырнуло вдоль по штольне, так что возникло впечатление, будто он падает в уходящую вниз шахту. Долгое мгновение он находился в вертикальном положении, маша руками и ногами, а потом внезапно упал; конечности, плечи, спина, голова, поясница ударились обо все окружающие поверхности в мгновенной какофонии боли, словно его одновременно пнул десяток ног.

Он моргнул, увидев прямо над собой грубые доски потолка. Его нос был прижат к ним. Наверное, его раздавило. Может, это гроб. В ушах звенело. Где он был до этого? Никак не вспомнить. В голове стоял безумный звон, а в воздухе пахло бедой.

Он перевернулся, застонав, — поломанное, поцарапанное тело протестовало. Теперь он видел настоящий потолок, потому что лежал на спине и под ним был пол. Видимо, это часть дворца, в которой он раньше не бывал. А куда делся Фантиль?

На стене мигали тусклые желтые лампы, подвешенные на провисающих проводах. Провода что-то значили. Он что-то делал с ними. И должен продолжать это делать. Что именно? Он ощутил вкус крови во рту, поднес руку к лицу — что-то липкое; затем скосил взгляд на ладонь, приподняв голову над полом и преодолевая боль в протестующих мышцах. Ладонь была совсем черной. Он оперся о пол, приподнялся и посмотрел вдоль коридора. Там тоже царила чернота. У досок потолка, концы которых отошли или свисали, полз дым, пар или что-то еще, постепенно затмевая удаляющиеся огни.

Кто-то лежал на боку. Похоже, что...

Дроффо. Граф Дроффо. Он-то что здесь делает? Это облако дыма всплывало к потолку прямо над ним. Дроффо лишился части одежды. Вид у него был довольно потрепанный. И еще Дроффо не двигался.

Осознание, память обрушились на него, словно обвалился потолок, — а это, подумал он, как раз и может произойти. Он с трудом поднялся на колени, потом встал на ноги и закашлялся. «Ну, хоть кашлять еще могу, — подумал он, — еще могу». Он слышал кашель внутри головы, но не через уши, в которых по-прежнему стоял звон.

Он поплелся по туннелю к Дроффо. Одежда на нем самом была ничуть не лучше, чем на юном графе, — разодранное тряпье. Приходилось наклонять голову, чтобы не глотать темный дым, все еще плывший по штольне. Он потряс Дроффо, но тот не пошевелился. Лицо графа было бледным, из носа сочилась кровь. Дым опускался все ниже и ниже. Орамен нагнулся, взял Дроффо под мышки и потащил по деревянному настилу.

Выяснилось, что это непросто. Все болело. Даже кашель причинял боль. Хоть бы Дроффо пришел в себя — и поскорее вернулся слух. Дым поднимался снизу тихими, темными клубами и, казалось, снова догонял его. Не лучше ли бросить Дроффо, а самому бежать, спасаться? Если он это сделает и спасется, а Дроффо погибнет, то в этом есть свой резон. Если он это сделает и оба останутся в живых, то такой поступок будет неправильным. Все ведь очень просто. Он решил пока что тащить Дроффо. Потом он взвесит еще раз — не бросить ли юного графа, если видеть и дышать станет совсем невозможно. Спина сильно болела.

Ему показалось, что ноги ощутили какую-то вибрацию, — но подвел звон в ушах. К тому времени, когда он понял, что вибрация может быть шагами, оказалось слишком поздно. «Приходится платить», — успел подумать он.

Потом чья-то грубая ладонь легла ему на нос, рот, подбородок, и он ощутил страшный удар по спине. Возможно, кто-то прокричал затем проклятие.

Он обнаружил, что бросил Дроффо, и вывернулся из рук нападавшего, тем более что хватка того, казалось, ослабла. Повернувшись, он увидел Баэрта — тот стоял с ошеломленным видом, держа в руке сломанный длинный нож. Клинок, распавшийся надвое, лежал на деревянном настиле. «Вот так беспечность», — подумал Орамен, завел руку за спину, через остатки разодранной одежды нащупал пистолет, на который пришелся удар, и вытащил его.