Иэн Бэнкс - Материя

— Ветра слишком сильны!

— В последнее время они ослабели, — возразил Фойз. — И в любом случае длятся они не дольше короткого дня, а потом — перерыв. — Фойз посмотрел на тила Лоэспа и, раскинув руки, сказал: — Это вполне реально, ваше превосходительство.

— Посмотрим, — проговорил тил Лоэсп. — Лемитт, Юлиаст, — подозвал он двух самых толковых генералов, — обдумайте это предложение.

— Есть, ваше превосходительство.

— Есть, ваше превосходительство.

— Значит, он выбирает имя Безымянный, — сказал Савидиус Савид. — Наш дорогой предок, этот священный остаток, сохранившееся эхо всемогущего и величественного хора от рассвета всякого добра, принимает на себя бремя этого вечно священного города, как мы берем на себя бремя долгого отсутствия. Вечно присутствующая утрата! Как это жестоко! На нас опустилась ночь, длившаяся миллиардолетия; оборотная сторона полувечной тени. Ночь, в которой наконец-то забрезжил рассвет! О, как долго мы ждали! Все в радости! Новая часть великого сообщества обрела целостность! Тот, кто скорбел, теперь может — нет, должен — со всеми на то основаниями и обильными желаниями возрадоваться, возрадоваться и еще раз возрадоваться за нас, воссоединившихся со своим прошлым!

— Это наш родитель! — добавил Киу. — Сотворяющий все и сам сотворенный этим рождением целого города, мусор унесен, прошлое обнажилось, все насмешки посрамлены, все неверие иссякло.

Орамен никогда не видел посла таким возбужденным и не слышал, чтобы тот говорил так связно.

— Снова посочувствовать! — воскликнул Киу. — Тем, кто сомневался в октах, презирал нас за одно наше имя — Наследники. Как они будут раскаиваться в своем неверии в нас, когда до них дойдет эта новость, в неверии в истину абсолютную, нерушимую, бесспорную для каждой звезды и планеты, обиталища и корабля большой линзы! Пусть упадет тишина на Водопад, замерзший в трепетном ожидании, в спокойном, в надлежащем и подходящем междудействии, перед тем как зазвучат величайшие струны осуществления, реализации, праздника!

— Вы абсолютно уверены в том, что оно — именно то, что оно говорит про себя? — спросил Орамен.

Они все еще стояли на лесах неподалеку от светлого пятна на Саркофаге, которое то ли было, то ли не было окном внутрь существа. Орамен хотел продолжить разговор с двумя октскими послами, но дипломаты не пожелали удаляться от того, что находилось внутри Саркофага, позволив увести себя лишь к дальнему краю лесов: возможно, это место было видно из окна в стене куба, а возможно, и нет. Остальных Орамен попросил отойти подальше. Поатас и Лератий спустились лишь на этаж ниже, да и то неохотно. Орамен говорил вполголоса в тщетной надежде, что это побудит говорить тихо и двух октов, но те и не подумали. Возбужденные, полные энтузиазма, они почти не владели собой.

Перед этим все по очереди, включая Поатаса и Лератия, встали перед окном, чтобы пережить удивительный опыт. Теперь все говорили, что испытывали радость и надежду, а не чувство утраты и тоски. Каждого, кто становился перед окном или парил перед ним, переполняла эйфория, а также мучительное, серьезное желание обрести цельность в скором времени.

— Конечно, уверены — он именно это и говорит! С какой стати что-либо еще? — спросил Савидиус Савид. Иноземный голос звучал потрясенно — как можно сомневаться?! — Ведь он сам это говорит. Это было предсказано, это ожидалось. Кто может сомневаться, имея дело с такой вековечной силой?

— Вы ждали этого? — спросил Орамен, переводя взгляд с одного окта на другого. — И давно?

— Все наши жизни до нашего рождения, воистину! — сказал Киу, взмахивая верхними конечностями.

— Как это будет звучать теперь вечно во времени, так и ожидания длились вечно не для отдельных личностей, а для всех нас как единого существа, вида, рода, — добавил Савидиус Савид.

— Но как давно вы поняли, что ответ — здесь, на Водопаде? — спросил Орамен.

— Неизвестно, — сказал ему Киу.

— Никому не известно, — поддакнул Савидиус Савид. — Кто знает, какие уроки выучиваются, будущие предсказываются, сведения собираются в эпохах старше, чем мы, и имеющих целью, уверены мы, составление планов, направлений, действий? Не мне знать.

— И не мне, — эхом отозвался Киу.

Орамен понял, что, даже если окты и пытаются ответить прямо, он вряд ли поймет их. Что ж, придется смириться.

— Те сведения, что вы передали с машины-коммуникатора Безымянному, — сказал он, пытаясь зайти с другой стороны, — они были... так сказать, нейтральными относительно того, что вы предполагали здесь обнаружить?

— Еще лучше! — воскликнул Киу.

— Излишняя неуверенность, — сказал Савид. — Трусость прискорбной нехватки воли, решимости. Будь все такое извергнуто.

— Господа, — Орамен все еще старался говорить вполголоса, — вы сообщили этому существу о том, что ищете? О том, что вы предполагаете найти в нем Мантию?

— Как его истинная природа может быть скрыта от него самого? — презрительно спросил Савид.

— Вы спрашиваете невозможности, — добавил Киу.

— Он такой, какой есть. Ничто не может это изменить, — сказал Савид. — Нам всем следует дать совет дважды выучить подобные уроки, запечатлеть в памяти.

Орамен вздохнул.

— Одну минуту, прошу вас.

— Не принадлежащий суть невозможный к дарению. Все мы связаны одним моментом — теперь, — сказал Киу.

— Ну хорошо.

Орамен покинул октов и жестом попросил их оставаться на месте. Он подошел к бледно-серому пятну, но встал не в фокусной точке, а ближе.

— Кто ты? — тихо спросил он.

— Безымянный, — раздался такой же приглушенный ответ. — Я взял это имя. Оно нравится мне сейчас, пока мое истинное имя не вернется ко мне.

— Но что ты такое на самом деле?

— Вуаль, — шепотом ответил голос. — Я — Вуаль, я — Мантия. Мы сделали то, в чем ты прожил всю свою жизнь, принц.

— Вы сделали Сурсамен?

— Да. И все те миры, что вы называете пустотелами.

— С какой целью?

— Окружить галактику полем. Защитить. Это всем известно, принц.

— Защитить от чего?

— А ты как думаешь?

— Я не знаю. Ты не хочешь отвечать на мой вопрос? От чего вы хотели защитить галактику?

— Ты не понимаешь.

— Тогда объясни, чтобы я понял.

— Мне нужны остальные мои части, мои осколки. Я снова стану целым и тогда смогу ответить на твои вопросы. Эти годы были долгими и суровыми для меня. Столько прошло, столько утрачено. Столько всего, чего я стыжусь. Краснею от того, что знаю так мало, помимо воспринятого от устройства, которое позволяет мне говорить с тобой.

— Краснеешь? Ты можешь краснеть? Да? Кто же ты — там, внутри?

— Я часть целого. Я, конечно, не краснею. Это перевод. Я говорю с тобой на вашем языке. С октами — на их языке, а потому совсем по-другому. Все есть перевод. Да и может ли быть иначе?