Иэн Бэнкс - Вспомни о Флебе

— Слушаюсь, капитан, — шутливо отсалютовал Эвигер и двинулся по воздуху к рампе, где лежал труп идиранина.

— О'кей, — сказал Хорза остальным. — Идём!

Когда они добрались до отверстия пешеходного туннеля, Эвигер приземлился на среднем уровне посадочной площадки.

Бронированный скафандр идиранина был покрыт ожогами и дырами. Существо потеряло руку и ногу, всё вокруг было покрыто чёрной высохшей кровью. Голова идиранина с одной стороны обуглилась, и там, где её пинал Эвигер, кератин был разорван прямо под левой глазницей. Неподвижный открытый глаз мертвеца смотрел на него. Он слабо сидел в своём костистом полушарии и из него вытекало что-то вроде гноя. Эвигер направил ружьё в голову и установил его на одиночные выстрелы. Первый луч снёс повреждённый глаз, второй пробил дыру в лице под тем, что могло быть носом существа. Из дыры хлынул поток зелёной жидкости и попал на грудь скафандра Эвигера. Он полил на это свинство немного воды из фляжки и дал ей стечь.

— Грязь, — пробормотал он про себя и повесил ружьё на плечо, — все, все… грязь.

Они не прошли по туннелю и пятидесяти метров — Эвигер как раз появился в отверстии и полетел вслед за ними, — когда Вабслин вскрикнул:

— Посмотрите!

Они остановились и посмотрели на экран индикатора массы.

Почти в центре толстой зелёной линии было серое пятно, след реактора в поезде позади них, который обманул своим атомным костром их индикатор.

На самом краю экрана, точно прямо и более чем в двадцати шести километрах от них можно было видеть другое эхо. Это было не серое пятно, не фальшивый след. Там на экране горела жёсткая, яркая, как звезда, световая точка.

— …небо, как колотый лёд, режущий до мозга костей. Большую часть дороги было слишком холодно для снегопада, но однажды одиннадцать дней и ночей по ледяному полю, которым мы шли, дул снежный ураган, воющий, как зверь, и кусающий, как сталь. По твёрдой, замёрзшей земле единым потоком текли ледяные кристаллы. Нельзя было ни смотреть, ни дышать, ни держаться на ногах. Мы вырыли нору, низкую и холодную, и лежали в ней, пока не прояснилось.

Мы маршировали — израненная, отбившаяся толпа. Некоторых мы потеряли, так как у них замёрзла кровь. Один просто исчез, ночью, во время снежной бури. Некоторые умерли от ран. Мы теряли их одного за другим, наших товарищей и наших слуг. Каждый из них предлагал нам использовать их тела с наибольшей пользой, как только они умрут. У нас было так мало пищи; мы все знали, что это могло означать, и все были к этому готовы. Называй это великой или благородной жертвой.

Если на этом воздухе заплакать, слезы на морозе замерзают с хрустом, как от разбивающегося сердца.

Горы. Перевалы, к которым мы поднимались; голодные, в таком разреженном горьком воздухе. Снег был белым порошком, сухим, как пыль. Вдохнёшь его, промерзаешь насквозь; снежные облака с потрескавшихся склонов, расступающиеся под ногами, обжигающие горло, как впрыснутая кислота. Я видел радугу в хрустальных шлейфах льда и снега, которые мы производили при своём продвижении вперёд, и постепенно начинал ненавидеть эти цвета, эту морозную сухость, разреженный высотный воздух и тёмно-синее небо.

Мы пересекли три ледника. Двое наших товарищей сорвались в трещины и падали до тех пор, пока мы уже не могли их ни видеть, ни слышать; глубже, чем доносится эхо.

В глубине горного кольца мы попали в болото; оно лежало в котловине, подобно могиле всех наших надежд. Мы были слишком медлительны, слишком парализованы, чтобы спасти нашего кверла, который вошёл в него и утонул. Мы думали, этого не может быть, в таком-то климате, таком холодном, несмотря на слабый солнечный свет. Мы думали, болото должно было замёрзнуть, и увиденное нам только показалось, и вот сейчас наш взор прояснится, и кверл вернётся к нам, вовсе не утонувший в этой тёмной каше.

Это было нефтяное болото, мы слишком поздно это поняли; уже после того, как смоляные глубины взяли с нас дань. На следующий день, когда мы искали путь на другую сторону, температура ещё понизилась. Застыла даже эта топь, и мы быстро её перешли. Среди окружавшей нас чистой воды мы постепенно начинали страдать от жажды. У нас не было почти ничего, кроме собственных тел, чтобы растопить снег, а когда мы до одурения ели эту белую пыль, холод парализовывал наши тела, замедлял речь и продвижение вперёд. Но мы маршировали дальше, хотя холод высасывал нас независимо от того, бодрствовали мы или пытались спать, и жёсткое солнце слепило нас в полях сверкающей белизны и наполняло наши глаза болью. Ветер обжигал, снега хотели поглотить, горы, как чёрное стекло, преграждали путь, а ясными ночами над нами насмехались звезды. Но мы шли вперёд.

Почти две тысячи километров, малыш, с тем мизером провианта, который мы смогли взять из обломков, с тем жалким снаряжением, которое «зверь»-барьер не превратил в металлолом, и с нашей собственной решимостью. Нас было сорок четыре, когда мы покинули крейсер, двадцать семь, когда начали путь сквозь снега — восемь идиран и девятнадцать из народа меджелей. Закончили путешествие двое из нас и шестеро наших слуг.

Тебя удивляет, что мы напали на первое же место, где были свет и тепло? Удивляет, что мы просто брали не спрашивая? Мы видели смерть храбрых воинов и верных слуг, они исчезали один за другим, как будто их глотал ледяной ветер. Мы смотрели в безоблачное и безжалостное небо мёртвой и чужой планеты и спрашивали себя, кто кого будет есть, когда наступит утро. Сначала мы подшучивали над этим, но потом, когда прошагали тридцать дней и большинство из нас нашли свой конец в ледовых трещинах, в горных ущельях или в наших желудках, нам это уже не казалось таким смешным. Я думаю, среди последних — они, возможно, уже считали, что мы заблудились — некоторые умирали просто от отчаяния.

Мы убили наших друзей-людей, этих Оборотней. Одного я убил собственными руками. Другой, спящий, пал жертвой одного из меджелей. Тот, что в комнате управления, храбро дрался, а когда понял, что пропал, разрушил многие приборы. Я отсалютовал ему. Там был ещё один, который начал обороняться, в комнате, где они хранили вещи. Он тоже храбро пал. Ты не должен слишком о них печалиться. Я встану перед своими командирами с правдой в глазах и в сердце. Они не осудят меня, а наградят, если мне доведётся их когда-либо увидеть.

Хорза шёл за идиранином по туннелю, пока Йелсон отдыхала от охраны этого большого трёхногого. Оборотень приказал Ксоксарлу рассказать, что произошло с группой, которая достигла планеты внутри «зверя» чай-хиртси, и идиранин ответил ему этим эпосом.

— Спящая, — сказал Хорза.

— Что, человек? — загрохотал в туннеле голос Ксоксарла. Он не оборачивался при разговоре; в чистом воздухе пешеходного туннеля, ведущего к станции «семь», его могучий бас был без труда слышен даже Вабслину и Эвигеру, образующим прикрытие маленькой пёстрой группы.