Курт Лассвиц - На двух планетах [litres]

Когда он входил в комнату, Ла как раз собиралась звонить ему по телефону.

– Я сам здесь! – вскричал он. – Я должен был видеть

тебя!

Ла несколько секунд стояла молча. Затем она глубоко вздохнула и, крепко сжав руки, тихо проговорила:

– О, мой друг! Зачем ты это сделал?

– А почему бы мне этого и не сделать? Я по тебе соскучился, Ла, а потом мне нужна твоя помощь.

– Моя помощь!.. – Одну минуту Ла надеялась, что дело могло итти совсем не о том, чего она боялась. – Если только я буду в состоянии это сделать, с какою охотою я постараюсь тебе услужить. – Она потянула его к себе и усадила рядом с собою. Он крепко держал ее руку.

– У меня к тебе большая просьба, от госпожи Торм и от меня.

Ла откинулась назад. – Не высказывай ее. Я прошу тебя, не высказывай ее, чтобы меня не тяготила необходимость отказать тебе.

– Ты знаешь?..

– Я знаю, в чем дело.

– От Элля?!

– Через него. Ведь это же невозможно. Как ты, там, на северном полюсе Земли, стремился выполнить свой долг по отношению к своему отечеству, так не могу и я нарушать ради тебя закон. А закон воспрещает людям какие бы то ни было бесконтрольные посылки на Землю.

Зальтнер почти не слушал ее объяснений. Он мрачно смотрел вперед.

– Элль! – горько промолвил он, наконец. – Конечно, это все через него! Ты с ним говоришь, он всегда у тебя, ты его слушаешь больше, чем меня.

Ла вздохнула.

– Я знала, что это будет так. Ах, если бы ты послушал моего совета и не ездил сюда!

– Я тебе не буду мешать; как только Элль придет, я сейчас же уйду.

– Это почему? Он, правда, придет. Но на что ты сердишься? Разве ты заметил, что я тебя меньше стала любить?

– Но ведь ты его любишь?

– Как можешь ты спрашивать, – гордо сказала она, – о том, о чем не может, пожалуй, спрашивать даже собственное я? Но тут выражение ее лица вдруг стало бесконечно печальным и нежным. Она схватила его руки и наклонилась к нему.

– Но как я могу сердиться на тебя? – сказала она. – Я должна бранить только себя. Ведь я тебе говорила: не забывай, что я нумэ! Ах, а я-то забыла, что ты – человек и что ты не знаешь, что я тебе говорю, не знаешь и сейчас, что значит, когда я говорю: любовь должна быть всегда свободна! А ты хочешь сделать меня несвободной! Ты хочешь, чтобы я запрещала своему чувству?

– Я знаю, что ты нумэ. Я знаю, что ты мне не можешь принадлежать на всю жизнь. Но все-таки я не так представлял себе свою любовь. Ах, Ла, я не знаю, как я смогу жить без тебя, но делить твою любовь с другим, – этого я не в состояний переносить. Я – человек, и если ты любишь другого, я должен разлучиться с тобою.

Зальтнер умолк. Он не решался уйти, он еще надеялся услышать от Ла хоть слово. Она так же молчала. Она тяжело дышала, как бы борясь с каким то решением. Наконец, она медленно заговорила,

– Не думай только, Заль, если я тебе отказываю в твоей просьбе, что дело тут в Элле; то, что он известил меня, было бы к нашему общему благу, если бы ты последовал моему совету. Я хотела избежать объяснения, так как знала, что оно причинит тебе боль, что ты меня не поймешь и будешь сомневаться в моей любви: такова человеческая природа. Кроме того, я сама не знала, как я смогу это перенести – да, Заль, я ради себя самой не хотела тебя видеть.

Зальтнер склонился к ее ногам и обхватил ее стан.

– О, Ла! – воскликнул он, – так я могу еще надеяться, что ты меня послушаешь, что ты внемлешь моей просьбе.

– Ты не знаешь, что ты требуешь. Ты не знаешь, какие невыразимые муки это мне готовит. Ты требуешь больше, чем мою жизнь, ты хочешь отнять у меня мою свободу, отнять все то, что делает меня нумэ. Если я уступлю тебе, я не буду уже нумэ, я стану человеком, из чистой игры чувств я попаду в неволю страсти, потеряю свободу и должна буду спуститься с тобою на Землю. А разве твоя любовь этого хочет?

Зальтаер схватился руками за голову, грудь его судорожно подымалась.

– Прости меня, Ла, прости меня! – вырвалось, наконец, из его губ.

Ла взяла его голову в свои руки, посмотрела на него, в ее глазах сверкнул особенный блеск. – Ты должен знать, мой друг, – медленно сказала она, что я не люблю Элля, – я люблю только тебя.

– Ла! – отрывно вздохнул он.

На ее глазах выступили слезы, и она сказала надтреснутым голосом: – И именно поэтому мы должны расстаться.

Он безмолвно посмотрел на нее.

– Я – нумэ, и именно потому, что я его не люблю, потому, что я чувствую, что не могу его полюбить, именно поэтому должна я разлучиться с тобой. Потому мы и должны разлучиться, – тихо повторила она, – что в этой любви к тебе я теряю свою свободу. То, что я сказала сегодня, ты больше никогда не услышишь. Встань, мой друг, встань и верь мне.

Зальтнер не знал, что с ним делается. Он стоял перед Ла, не понимая, но вместе с тем сознавал, что ничего другого, кроме того, что сейчас происходит, не может и быть.

– Увидимся ли мы еще, я не знаю. Сейчас нет, долгое время нет. – Она всхлипнула и обвила его шею руками. Долго стояли они так.

– Еще один поцелуй… Прощай, прощай!

Ла оторвалась от него.

Прощай! – сказал он безумным голосом. Дверь захлопнулась. Он машинально взял свою шляпу и вышел из дома.

На Земле известие о том, что северным полюсом владеют марсиане и что существует воздушный корабль, на котором они могут делать семьсот километров в час в земной атмосфере, произвело ни с чем несравнимое впечатление. Сообщение Грунте и приведенные им доказательства не могли вызывать никаких сомнений. Кроме того, воздушный корабль видели в Италии, и Швейцарии, Франции и Англии, да и ничем другим нельзя было объяснить ни появления Грунте, ни исчезновении госпожи Торм. Поэтому, когда капитан Кесвик, достигнув на своем судне первой телеграфной станции, послал английскому правительству, а Торм телеграфировал во Фридау о своем счастливом спасений, – известия эти уже не вызнали того удивления, какого ожидали на "Сторожевом". Правда, в Англии первоначальное восхищение марсианами сильно охладело, и пресса начала кричать, что следует научить этих господ относиться с большим уважением к британскому флагу. Раздавались и такие голоса, которые указывали на необходимость крайней осторожности и рисовали опасности, угрожающие народам земного шара со стороны другой планеты, жители которой обладают столь необычайными и непостижимыми средствами для осуществления своей воли.

Этими вопросами занялись все правительства цивилизованных государств. Готовился созыв общего конгресса, правительства беспрерывно обменивались телеграммами. Если, с одной стороны, все государства были более или менее солидарны, когда дело шло о политической стороне дела, то, с другой стороны, по вопросу о культурном значении марсианского влияния слышались различные мнения. Газеты и журналы всех стран с живейшим интересом обсуждали марсианский вопрос, и необозримое количество мнений и гипотез заполняло их страницы и волновало умы.