Олаф Стэплдон - Создатель звезд [сборник litres]

Они снова осторожно попытались заговорить с ним, но Джон не подал вида, что замечает их. Макуист, нарочито шумно пробравшись в пещеру, положил руку на босую ступню мальчика и осторожно его встряхнул. Джон медленно оглянулся и растерянно посмотрел на незваного гостя, а потом вдруг вся его фигура взвилась, выражая однозначную враждебность. Вскочив со своего ложа, он припал к земле, держа в руке что-то вроде стилета, вырезанного из крупного оленьего рога. Макуист был так поражен огромными горящими глазами и нечеловеческим рычанием, что буквально вывалился из пещеры наружу.

«А потом случилась престранная вещь, – сказал Макуист. – В следующее мгновение гнев ребенка бесследно исчез, и он стал изучать меня так пристально, будто я был загадочным животным, какого он до сих пор не встречал. Потом он как будто задумался о чем-то другом, бросил оружие и снова уставился в костер с выражением глубочайшего горя на лице. В его глазах появились слезы, а губы скривились в безрадостную улыбку».

После этого Макуист надолго замолк, яростно раскуривая трубку с расстроенным и одновременно смущенным видом. Наконец, он продолжил:

«Понятно, что мы не могли оставить ребенка в таком состоянии. Поэтому я спросил, как мы могли ему помочь. Но он не ответил. Я снова пролез внутрь и сел рядом, ожидая какой-нибудь реакции. Осторожно, как только мог, я коснулся его колена. Он испуганно содрогнулся и посмотрел на меня, нахмурился, как будто пытался собраться с мыслями, метнулся было к стилету, но тут же одернул себя и в конце концов сказал с кривой ухмылкой: «О, прошу вас, входите. Стучать не надо, это же проходная!» Потом добавил: «Что вы все никак от меня не отвяжитесь?» Я заверил его, что мы наткнулись на его укрытие совершенно случайно и не могли им не заинтересоваться. Я заметил, что его способности к скалолазанию нас просто поразили. И что, как мне кажется, ему не слишком полезно оставаться в подобном месте. После этого я предложил ему отправиться с нами. Он покачал головой, улыбнулся и заверил, что чувствует себя вполне комфортно. Мол, у него выдались непростые каникулы, и теперь он хотел бы немного поразмыслить. Поначалу ему было сложно прокормиться, но теперь он кое-чему научился, и у него появилось достаточно времени на размышления. Потом он рассмеялся. От этого сухого резкого звука у меня волосы на голове встали дыбом».

Тут вмешался Нортон. «Я к тому времени тоже забрался в пещеру, – сказал он, – и ужаснулся, увидев, насколько этот ребенок худ. На его теле не было ни капли жира, мышцы походили на связки бечевы под кожей, которая вся была покрыта шрамами и синяками. Но самым тревожным было выражение его лица. Что-то подобное я встречал у людей, только отходивших от анестезии после тяжелой операции. Как будто он прошел очищение. Бедному ребенку приходилось не сладко, но отчего?»

«Поначалу, – продолжил Макуист, – мы решили, что он сошел с ума. Но теперь я готов поклясться, что это не так. Он был одержим. С ним происходило что-то, совершенно нам непонятное. И я не знаю, было ли это хорошо или плохо. От самого вида этого мальчишки у меня по коже начинали ползать мурашки, а тут еще гроза и мерцающий огонь костра и дым, который то и дело окутывал нас, когда его ветром вдувало обратно в дымовое отверстие в своде. К тому же у нас обоих слегка кружилась голова от недостатка еды. Мальчик, кстати, предложил нам остатки птицы и немного черники, но мы не хотели оставить его совсем без припасов. Мы снова спросили, можем ли мы как-нибудь ему помочь, и он ответил, что да, мы можем сделать ему одолжение и никому не рассказывать о нашей встрече. Я предложил доставить весточку его родным. Он очень серьезно и подчеркнуто строго проговорил: «Нет, не говорите никому, ни единой живой душе». И добавил холодно: «Если обо мне пронюхают газетчики, мне останется только покончить с собой». Мы оказались в затруднительном положении. С одной стороны, мы должны были как-то ему помочь, с другой стороны, чувствовали, что обязаны дать ему слово».

Макуист вздохнул и проворчал: «И мы дали. А потом убрались оттуда и ползали туда-сюда в темноте, пока не добрались до палатки. Мы спускались со сказы в обвязке, а мальчишка шел перед нами без всякой страховки и показывал дорогу». Он вновь умолк, потом добавил: «Недавно я услышал от Бринстона, что у вас пропал ребенок, и нарушил обещание. И теперь чувствую себя по-настоящему скверно».

«Ничего страшного, – со смехом заверил его я. – Уж я -то не стану сообщать о нем прессе».

Тут снова вмешался Нортон: «Все не так просто. Есть еще кое-что, чего Макуист не упомянул. Расскажи им, Мак».

«Сам рассказывай, – отрезал Макуист. – А я не стану».

Снова наступила тишина. Наконец, Нортон неловко рассмеялся и признался: «Когда пытаешься рассказывать об этом вот так, за чашечкой кофе, все кажется просто сумасшествием. Но, черт побери, если этого не было на самом деле , значит, что-то крайне странное случилось с нами , потому что мы оба видели все так же ясно, как видим сейчас вас».

Он смолк. Макуист поднялся со своего места и принялся изучать корешки книг на полках позади нас.

«Парень сказал, что хочет заставить нас осознать, что мы находимся перед лицом чего-то, недоступного нашему пониманию, – продолжил Нортон. – Сказал, что покажет нам кое-что, чтобы помочь запомнить обещание и сдержать его. Его голос стал очень странным, низким, тихим и музыкальным. Он протянул одну худую руку к своду и сказал: «Эта плита весит, наверное, тонн пятьдесят. А над ней только гроза. Отсюда видно, какой снаружи дождь», – и он указал другой рукой на выход из пещеры. Потом добавил с холодной надменностью: «Ну и что? Давайте посмотрим на звезды». И боже мой… Вы, конечно, не поверите, но мальчик поднял этот треклятый камень кончиками пальцев, так, будто это была дверь подвала. Внутрь ворвался ужасный вихрь воды и ветра и тут же пропал. Поднимая камень все выше, он поднялся на ноги. У нас над головами было ясное звездное небо, без единого облака! Дым от костра поднимался вверх неровной колонной и рассеивался высоко над нами, заслоняя темным пятном несколько звезд. Мальчишка толкнул камень так, чтобы он стал вертикально, и выпрямился, придерживая его одной рукой, а другую уперев в бедро. «Вот так!» В свете звезд и отблесках костра я видел его обращенное вверх лицо. Просветлевшее, живое, умиротворенное. Я бы даже сказал, преображенное.

Он стоял так, наверное, полминуты, в полной тишине. Потом оглянулся на нас, улыбнулся и сказал: «Не забудьте. Мы вместе смотрели на звезды». Потом аккуратно опустил камень на место и продолжил: «Думаю, вам пора идти. Я покажу вам спуск с утеса. Ночью он может быть опасен». И так как мы были совершенно парализованы от потрясения и не сделали ни единого движения, он мягко и ободряюще рассмеялся и сказал то, что я до сих пор не могу выбросить из головы (не знаю насчет Макуиста). Он сказал: «Это чудо было детской забавой. Но ведь я и есть ребенок. И пока дух в агонии пытается перерасти свое ребячество, он может утешать себя, время от времени возвращаясь к детским играм и понимая их простоту». Мы выползли из пещеры наружу, под дождь».