Вернор Виндж - Пламя над бездной [сборник]

— А как у вас заведено поступать с такими… отходами?

Три головы повернулись к ней, и она увидела, как вздыбилась шерсть. Голос, имитирующий речь компьютера, стал высоким и пронзительным, зачастил:

— Грамотей был мне добрым другом. Можно построить для Джа двухколесную тележку, на которой он будет таскать и, наверное, немного поворачивать задние лапы. Тяжелее подыскать ему стаю. Ты знаешь, что мы ищем остальных. Вдруг удастся кого-то собрать? Если же нет… ну что, я ведь только четверной, попробую его принять. — Говоря, он поглаживал израненного синглета одной мордой. — Не уверен, что получится. Грамотей не был достаточно бесшабашен, пилигрим из него никудышный. А такой, как есть, я вообще ему не подойду.

Йоханна откинулась на подушку. В конце концов, не сошлось же на Шрамозадом все зло во Вселенной.

— У Древорезчицы превосходные заводчики. Может, сумеют подобрать ему пару. Но ты пойми: взрослым элементам, особенно если они не рассказчики, тяжело реинтегрироваться. Синглеты вроде Джа часто умирают по собственной воле; просто отказываются от еды. А порой… Ты сходи при случае в гавань, посмотри на рабочих. Ты увидишь там довольно крупные стаи… с разумами идиотов. Они не в состоянии держаться слитно; малейшая неприятность — и брызнут во все стороны. Так заканчиваются неудачные попытки перестайки… — Шрамозадый говорил поочередно двумя элементами, потом и вовсе замолчал. Все морды стаи повернулись к Джа. Тот сомкнул глаза. Спит? Он еще дышал, но с едва заметным бульканьем.

Йоханна глянула через комнату на люк, ведущий на чердак. Оттуда в дырку просунулась морда Древорезчицы. Перевернутая, она посмотрела на Йоханну. В другой ситуации девочка бы засмеялась.

— Если не случится чуда, Грамотея сегодня убили, пойми это, Йоханна. Но если фрагмент выживет, если проживет еще хоть немного, мы поймаем убийцу.

— А как, раз синглет не может общаться?

— Он покажет. Я приказала Проныре, чтоб запер всех по местам. Когда Джа успокоится, мы заставим каждую стаю замка перед ним пройти. Фрагмент явно помнит, что случилось с Грамотеем, и стремится нам рассказать. Если убийцы среди нас, он их узнает.

— И поднимет вой.

Совсем как собака.

— Да. В общем, перво-наперво надо поместить его под охрану… и надеяться, что наши врачи его выходят.

Остальных элементов Грамотея нашли через пару часов, у парапета старой башни. Проныра высказал предположение, что пара стай вышла из лесу и взобралась на башню, наверное, подсмотреть, что творится в замке. По всем признакам разведчики были неопытные новички: оттуда и в ясную-то погоду ничего толком не увидишь. Но Грамотею фатально не повезло: надо полагать, он всполошил незваных гостей. Пятерых его элементов убили разными способами: застрелили, зарубили, обезглавили. Шестой — Джа — сломал позвоночник о выступ каменной стены, падая с башни. Йоханна прошлась туда на следующий день. Даже с земли на парапете были явственно различимы коричневатые потеки. Она порадовалась, что не в состоянии туда подняться.

Джа умер ночью, но не от поползновений врага: все это время он был у Проныры под охраной.

На следующие несколько дней Йоханна замкнулась в себе и молчала. По ночам немного плакала. Будь проклята их тутошняя медицина! Перелом позвоночника им-то распознать несложно, а вот в скрытых травмах, внутренних кровотечениях эти звери ни бельмеса не смыслили. Справедливости ради, Древорезчица прославилась теорией, что сердце перекачивает кровь по всему телу. Угу, проживет еще с тысячу лет — может, и станет из мясника врачом!

Какое-то время она их всех ненавидела. Шрамозадого — за то же, что и прежде, Древорезчицу — за невежество, Проныру — за то, что подпустил шкуродерников вплотную к замку. И Йоханну Ольсндот — за то, что прогнала Грамотея, когда тот попытался с нею подружиться.

А что бы сейчас сказал Грамотей? Он хотел, чтоб она им доверяла. Он говорил, что Шрамозадый и остальные не так уж и плохи. Однажды ночью, где-то через неделю после его смерти, она наконец более или менее примирилась с собой. Она лежала на подстилке, укутавшись тяжелой теплой одеждой. В янтарном свете печи мерцали настенные узоры. Ладно, Грамотей, твоя взяла. В память о тебе… я им доверюсь.

В памяти Фама Нювена почти ничего не удержалось от первых дней после смерти, после того, как боль от гибели Старика истаяла. Призрачные силуэты, безадресные слова. Кто-то сказал, что его выходили в корабельном автохирурге. Он ничего этого не запомнил. Зачем они принуждали тело дышать? Загадка. Хамство какое-то. Наконец животные рефлексы восстановились, тело задышало само. Глаза распахнулись. Зеленожка (Зеленожка?) сообщила, что мозг не пострадал и восстановление полное. Пустая оболочка, некогда бывшая живым существом, возражать не стала.

То, что осталось от Фама Нювена, проводило много времени на капитанском мостике «Внеполосного-II » . Отсюда корабль походил на толстую мокрицу. Такие в изобилии водились в соломе, устилавшей полы Большого зала в отцовском замке на Канберре. Малыши любили с ними играть. У жучков не было настоящих ног, вместо них — дюжина перистых шипов, торчащих из хитиновой грудины. Как ты его ни верти, шипы-антенны направляли жучка на верный путь, и существо продолжало ползти к цели, не ведая, что его перевернули. Шипы ультрадвигателей «Внеполосного-II», хотя и не так резко очерченные, тоже напоминали шипы тех мокриц. Корпус корабля был утолщенный, скользкий, немного суженный посередине.

Значит, Фам Нювен очутился внутри мокрицы. Вполне подходящее местечко для мертвяка.

Он сидел на мостике. Женщина частенько приводила его сюда; она, казалось, понимала, как его восхищает панорама. Вместо стен были экраны, лучше любых дисплеев в его торговой карьере. Когда окошки переключались на картинку с забортных камер корабля, качеством та не уступала виду с мостиков кораблей флота Чжэн Хэ, накрытых прозрачными кристаллическими куполами.

Картинка напоминала примитивную фантастику или графический симулятор. Просидев тут достаточно долго, он замечал, как звезды в небе перемещаются. Корабль выдавал примерно десять гиперскачков в секунду: прыжок, перерасчет координат, снова прыжок. В этой области Запределья за каждый прыжок можно было переместиться на тысячную светового года — но при этом время перерасчета существенно возросло бы. На скорости же десяти скачков за секунду они делали тридцать световых лет в час. Прыжок человеческими органами чувств не воспринимался, а между скачками они пребывали в невесомости, сохраняя ту же собственную скорость, с какой оторвались от Маршрутизатора. Поэтому доплеровского сдвига, характерного для полетов на релятивистских скоростях, не возникало: звезды выглядели такими же чистыми и яркими, как ночью в пустыне или при космическом полете с низкой скоростью. Они неторопливо скользили в небесах, чем ближе, тем быстрее. За последние полчаса он преодолел большее расстояние, чем за полвека с Чжэн Хэ.