Алексей Ракитин - Дорога на Даннемору (СИ)

Я установил на пирсе длинную раздвижную лестницу, с помощью которой принялся деятельно осматривать снаружи весь корабль. Носовая оконечность и средняя его часть были упрятаны в огромный монокристалл, выращенный в условиях глубокого вакуума и при отсутствии гравитации. Внутри кристалла вырезали полость, в которую задвинули обитаемую зону корабля: две жилые, техническую и грузовую палубы. На самом деле грузовых палуб имелось две, но одна из них — зашифрованная под названием «Три-А» — являлась секретной и не обозначалась на схемах корабля. Туда можно было попасть лишь на лифте, да и то лишь в случае знания необходимого для этого пароля. Таким образом получалось, что две трети «Фунта изюма» закрывались монокристаллической бронёй подобно тому, как ручка-самописка закрывается колпачком. Что-то укрепить поверх брони значило бы сразу привлечь моё внимание, поскольку рубиново-чёрный монокристалл цианового силиката был не просто очень гладким, но прямо-таки отполирован до блеска. Кроме того, при разном освещении кристалл по-разному отражал свет, из-за чего казалось, будто его окраска меняется в широком диапазоне — от угольно-чёрного до порфирового. Замаскировать что-либо на такой поверхности казалось нереальным.

Тем не менее я добросовестнейшим образом осмотрел керамическую броню и ничего подозрительного на ней не обнаружил. После этого со своей лесенкой переместился в корму.

Кормовая часть «Фунта изюма» тоже имела бронирование, но несколько иной конструкции: она могла двигаться подобно рыбьей чешуе, ниспадая вниз подобно юбке. Кстати, «юбкой» её обычно и называли. В сложенном виде она открывала доступ к разнообразным узлам и механизмам, смонтированным в нижней трети корпуса корабля. Тут находились четыре телескопические штанги-опоры, совершенно незаменимые при посадке на неподготовленные площадки; технические люки для обслуживания четырёх реакторов, расположенных внутри корпуса; шлюзовая камера для выхода в открытый космос; выдвижной пандус с лифтом для подачи грузов на грузовую палубу; наконец, под сдвигавшейся чешуйчатой бронёй скрывались многочисленные складные мачты с выносными устройствами. О прямоточных двигателях для полётах в атмосфере, а также термоядерном и хронотипическом двигателях, предназначенных для разгона в космосе и осуществления сверхсветового прыжка, я не считаю нужным говорить особо, поскольку даже трёхлетний имбецил понимает то, что они должны находиться именно в корме.

Так что при взгляде со стороны нижняя треть корпуса «Фунта изюма» выглядела настоящим сплетением трубопроводов, сложенных мачт и гидравлических цилиндров. Даже мне потребовалось некоторое время на то, чтобы разобраться во всех этих элементах конструкции и понять что, где крепится и для чего предназначено. Впрочем, упорство моё в конечном итоге оказалось вознаграждено — после получасовых розысков я отыскал-таки сравнительно небольшой — чуть больше полутора метров в длину — контейнер, имитировавший гидроцилиндр, но таковым явно не являвшийся. Шток его ни к чему не крепился, а теплоизоляция оказалась укреплена совсем не так, как на других агрегатах.

Впрочем, с расстояния десяти метров — а именно на такой высоте должен был находиться этот странный цилиндр при вертикальной постановке корпуса «Фунта изюма» — эта штука внимания к себе не привлекала и терялась среди множества разнообразных устройств и механизмов.

Что ж тут скажешь? Оставалось только похвалить сотрудников Службы Политической Безопасности за находчивость и укорить самого себя за безответственность. С лёгким сердцем я срезал плазменным резаком обнаруженный цилиндр и бросил его на пирсе. Осмотр, впрочем, на этом не закончил, а добросовестно довёл его до конца, прекрасно понимая, что подчинённые генерального комиссара второго ранга вполне могли смонтировать на моём корабле два или даже три таких излучателя.

Впрочем, ничего подозрительного более я так и не нашёл.

Поднявшись на борт, я неожиданно для себя стал свидетелем довольно умилительной сцены: чета Усольцевых за полудюжиной бутылок шампанского — не иначе, как из моего синтезатора пищевых продуктов! — вела беседу с Наташей Тихомировой по широкому кругу вопросов, представлявших несомненный взаимный интерес. В момент моего появления молодые папа с мамой выясняли у Натс, как в двадцать первом веке воспитывали детей.

— У Ольги и Павла недавно родился сын, — пояснил я Наташе причину столь необычных интересов её собеседников. — Они назвали его Денисом. По нашим правилам молодые родители исключаются из мобилизационных списков на один год, но Ола и Солёный Ус по собственному почину отказались от этой льготы.

— У вас, что же, женщины воюют наравне с мужчинами? — полюбопытствовала Наталья.

— Как правило, нет. Если только в виде исключения. Ола, например, не включена в состав куреня Че Гевара-Самовара, она — сама по себе немаленький начальник: командир конвойно-расстрельного дивизиона.

— Вы кого-то расстреливаете? — удивилась Наталья, повернувшись к Ольге Анатольевне.

— Конечно, время от времени приходится это делать. Мы же казачки, а не импрессионисты какие-нибудь! — отозвалась та.

— Но это же как-то… страшно… это — ужасно… расстреливать людей.

— Наташа, вы — человек большой души! Я тоже считаю, что убивать людей бесчеловечно и даже негуманно! Враги должны сдыхать сами! — с твёрдой решимостью в голосе, словно речь шла о чём-то само собой очевидном, проговорила Ола.

Наташа не без скепсиса отнеслась к услышанному, явно склоняясь к мысли, что с нею шутят. Отчасти это подозрение было справедливо, но казаки — таков уж наш характер! — зачастую сами не знают где именно их чувство юмора превращается в житейскую мудрость, а гротеск становится жизненной правдой.

Наклонив голову так, чтобы Наташа смогла увидеть ссадину на темени, я показал ей свою рану:

— Вот, дорогая моя Натс, полюбуйся…

— Ой, какой ужас! — зеленоглазая всплеснула руками. — Как только ты не получил сотрясение мозга!

— Мозг у нашего атамана находится много ниже, — заметил Павел Усольцев. — Так что по голове его можно бить смело, не боясь при этом черепно-мозговой травмы. Скажу более того: удар по голове атамана обрезком трубы или палкой с гвоздём на конце даст даже лучший психоделический эффект, нежели выкуренный косяк «плачущей конопли» толщиною с большой палец ноги.

— С мамой твоей познакомился, — скромно пояснил я. — Меня ведь «цивилизаторы» перебросили в твоё время. Они рассчитывали, что я помешаю твоему перемещению в наше время. Наивные! У твоей мамы, кстати, чудесное имя — Вероника — и вообще… она человек строгих правил и к тому же… гм-м-м… бескомпромиссна во всех отношениях.