Питер Уоттс - Революция в стоп-кадрах [сборник litres]

– Можем, – признала я так, словно только сейчас решила обдумать эту идею. – Сломаем парочку сериновых связей, выправим кое-какие дефекты для модификаций. Может, сперва загоним ретровирус, чтобы он медленно рос. Купим себе время, чтобы генным драйвом внедрить реальную заплатку.

В этот раз пауза, кажется, затянулась навечно.

– Я не могу вычислить, как долго это займет.

– Естественно. Гены – штука небрежная, они постоянно взаимодействуют друг с другом даже в одной клетке. А мы говорим о многовидовой экосистеме с четкими эксплуатационными ограничениями. С большей уверенностью ты можешь попросить меня выдать конкретные цифры по трехзначной задаче n-тел.

– Но это осуществимо.

– Конечно, путем проб и ошибок. Подрихтуй одну переменную, пусть поварится, подправь неудачи, хаотические связи. Потом можно повторить.

– И сколько вариться?

– Ты куда-то торопишься?

– Я бы хотел восстановить равновесие как можно скорее.

– Ну, если ты такой нетерпеливый, то можем начать прямо сейчас. Отредактируй весь лес за одно поколение. Только не ожидай, что я стану разбираться с эффектами интеракции второго и третьего порядка. А они гарантированно будут накапливаться каждые несколько мегасек.

Шимп не ответил.

– Мы уже имеем дело с совершенно непредвиденным осложнением, – напомнила я ему. – Не стоит добавлять в суп новые переменные, если без этого можно обойтись. Поэтому не меняй палубное расписание; просто размораживай нас для обычных сборок, как и всегда. Нет смысла слишком сильно полагаться на жизнеобеспечение, пока мы пытаемся его починить.

– Но вмешательство между сборками по-прежнему может быть необходимо, если изменения пойдут слишком быстро.

– Тогда поступим благоразумно. У нас есть спецификации на литобы, им понадобится лет триста на размножение, и на бациллы, которым хватит и двадцати минут. Для уверенности можно подрихтовать генвремя, чтобы между сменами ничего не пошло под откос. А потом мы просто… все запечатаем и оставим в покое. Пусть варится в собственном соку.

Снова тишина. Может, Шимп проверял мои результаты, сравнивал собственные генетические результаты с моими. Да пожалуйста. Без конкретных данных по изменениям – а тем более без цифр о постизменениях – реальным исследованием моделей тут и не пахло, с тем же успехом можно было кубик бросить. Сейчас механизм мог проанализировать только текущие мутации, а любой человек, который умудрился подвесить цикл Кальвина на гравитационный градиент, достаточно умен, чтобы замести за собой следы. Я могла не беспокоиться.

Да уж.

– Я откорректирую график дежурств с учетом экогенетической экспертизы при последующих разморозках, – наконец сказал Шимп.

– Об этом не беспокойся, – ответила я. – Я дам тебе список.

Как такое вообще провернуть?

Как спланировать восстание, когда каждые сто лет бодрствуешь лишь несколько дней, когда крохотную горстку заговорщиков тасуют при любом вызове на палубу? Как свергнуть врага, который никогда не спит, который может грубой силой решить любую задачу, найти любую беспечно оставленную улику, ведь у него в распоряжении целые эпохи? Всевидящего врага, который видит твоими глазами, слышит твоими ушами, причем обзор у него от первого лица и в высоком разрешении? Конечно, все каналы идут с выключателями; но если пользоваться ими слишком часто, с тем же успехом можно сразу послать сигнал тревоги – Заговор! Миссия в опасности! – каким-нибудь дебильным счетам, припаянным к сети.

С чего начать?

Способов существовало больше, чем я могла представить.

Да, слова прятали в музыке, но не только. Их прятали в других словах, в текстах давно умерших песен, воскрешенных и переделанных, чтобы теперь старые куплеты обрели новый смысл. Целые планы хоронили в иероглифах, послания кодировали шахматными ходами и игровыми диалогами. Ради картографических целей копировали и ставили под ружье граффити: три точки и необычная завитушка означали «1425 просканирован, чисто; 1470 в процессе; кто-нибудь хочет застолбить 2190?» Наш шепот разносился на тысячелетия, мы пели песни, рисовали на стенах пещер, а Шимп все списывал на причудливую эволюцию изолированных культур.

Между сборками мы посылали друг другу послания в бутылках. Во время сборок революция находила способы поговорить в реальном времени. Мы развернули плацдарм в естественных слепых пятнах «Эри» – в радиотенях, закоулках и углах, блокирующих вид с камер. Из них мы пошли вширь: переносили склады оборудования, что дать пространство для арт-инсталяции Франсин или для импровизированного лабиринта, где мы провели совершенно бесполезный, но довольно продолжительный турнир по захвату флага, ожидая, пока фоны переработают очередной астероид. В соединительных туннелях встроенные камеры попадались редко, так было задумано изначально, а потому большой кусок нервной системы корабля оказался уязвим для инфильтрации. Некоторые зоны стали скорее не слепыми, а прозрачными: закольцованные картинки пустых коридоров на бесконечном повторе, привитые к главному каналу, позволяли мертвым ходить по залам, а Шимп ничего не замечал. Датчики движения тут же переключали камеры на живую съемку, если какой-нибудь ничего не подозревающий скакун или бот оказывался поблизости. Мы, двойные агенты, улыбались на камеру и двигались на свету; зомби с Косой Поляны, все эти пропавшие без вести или числящиеся в списках погибших, крались по коридорам незамеченными, словно крысы в стенах.

Мы спали, гигасеки, как обычно, уходили в прошлое, а воскрешали нас, когда шалили переменные, когда Познаваемое вдруг оказывалось Недоказуемым или когда Шимпа охватывала паранойя из-за шума, подсаженного нами в его сенсорные нервы. В песнях и приказах с Поляны мы находили указания; половину сборок Лиан проспала, но всегда оставляла записки на кухонном столе.

И в первую очередь мы должны были найти штаб-квартиру неприятеля.

Когда «Эриофора» отчалила, на ее борту разместили около ста узлов, каждый был достаточно большим для полноценного функционирования Шимпа, каждый ясно помечен на схемах. Тем не менее новые появлялись постоянно. Ничто не может избежать требования избыточности, общего для всей Диаспоры. Теперь мы уже не знали, сколько их, не знали, где они находятся. Любой узел мог когда угодно стать активным гипервизором – местом, где, по сути, жил Шимп, – а передавали свой долг друг другу они без всяких фанфар и предупреждений. Иногда в узле появлялся изъян, или он просто изнашивался; иногда Шимп сам перемещался в подсистему, жизненно важную для конкретной миссии, чтобы минимизировать задержку при вычислениях. Поэтому мы странствовали по залам, задавали нашему искусственному имбецилу вопросы как тривиальные, так и глубокие, отмечая ничтожный временной лаг, предшествующий каждому ответу. Мы обменивались записями, отмечали на картах задержки и местоположения, неустанно триангулируя корабельного деспота.