Иван Яцук - Посвящение в мужчины

У меня тоже все дрожало и рвалось наружу. Скажи еще месяц назад, что я способен на такие подвиги, я бы только рассмеялся. И где?! На контрольно– пропускном пункте – святая– святых военной части. Ну и Жужа. Или она в самом деле наивная девчонка, или, наоборот, прожженная … Это сейчас я сказал бы наверняка, а тогда я тоже был, по существу, неоперившимся птенцом. Жужа это чувствовала женским своим нутром и потому была такой раскованной, откровенной и безбоязненной.

У меня все-таки хватало самообладания время от времени выглядывать наружу и оценивать обстановку. Несколько раз заходил к себе дежурный, мы издали слышали его шаги и чинно отодвигались, тихо беседуя. Когда он уходил, наши игры продолжались доизнеможения.

– Я тебе уже надоела, да?– через некоторое время, заглядывая мне в глаза, спросила Жужа, надеясь получить отрицательный ответ. Это в ней уже работало чисто женское.

– Ну что ты, Жужа– я, обессиленный, опустошенный, устало пытался ее опровергнуть.

– Знаешь, я хотела бы от тебя ребенка,– вдруг ошарашила она меня, опять тесно прижавшись.

–Зачем тебе это нужно?– вяло спросил я.

– Если мы не будем видеться, я этого не переживу. А будет ребенок– другое дело. Я уже не смогу умереть.

– Жужа, что ты несешь?–убежденно, почти с болью сказал я, снова оживившись.– Ты такая красивая, умница. Я до сих пор не пойму, зачем я тебе нужен. Я простой солдат, у нас в гарнизоне много молодых, красивых, неженатых офицеров, они в будущем могут стать генералами, а мне еще надо долго учиться. Не хочу тебя обманывать пустыми обещаниями.

– Никогда не говори мне, что ты простой солдат,–вспыхнула Жужа.–Ты не простой. Я сразу это поняла, как только тебя увидела. Ты можешь меня понять, что только возле тебя я чувствую себя надежно и тепло? Можешь?– переспросила она требовательно.– Ты никогда меня не переубедишь. Когда я тебя увидела, в твоих глазах была такая грусть, такая высокость, что ты мне показался инопланетянином, случайно попавшим сюда, или принцем в изгнании. Ты и сейчас остаешься таким. И, пожалуйста, не говори больше глупостей, не считай меня глупой девчонкой,– она пальцем поиграла на моей губе, потом задрала мне нос и ласково– шутливо добавила,– понял, недотепа?

– Я говорю это, Жужа, потому, что боюсь обмануть твои ожидания,– продолжал я, обняв ее и опять возбуждаясь помимо своей воли и в полном противоречии со своими словами.– Я сам плохо защищен, а с тобой и подавно. Ты видела, как на тебя смотрел лейтенант? И майор тебя назвал красавицей, несмотря на твой маскарад. А если ты оденешься, как следует … Тебя будут осуждать дома твои родители и соотечественники, а на меня будут коситься сержанты, офицеры, шпынять по каждому поводу, насмехаться. Я и без того здесь белая ворона, я отказался от себя, я растворился в солдате и не хочу ничем выделяться. Мне так легче переносить тяжесть, что свалилась на меня. А здесь вдруг ты…

–Так я тебе, наоборот, буду помогать.– обрадовалась Жужа.– Не бойся, возле тебя я стану в десять, в сто раз сильней. Я и тебя смогу защитить,– в ее голосе прорвалась прежняя Жужа, веселая, озорная и сильная.

Вошел лейтенант.

– Будем заканчивать, ребята,– сказал он сухо.

– Да-да, мы уже уходим,– торопливо подтвердил я, зная, что разрешенный час уже истек. Жужа поправила на животе свой камуфляж и тоже поднялась.

– В следующий раз мы отпросимся на часок прогуляться вдоль шоссе,– многозначительно шепнула она мне на ухо.–Готовься.

– Жужа,– сказал я искренне,– ты рвешь мне сердце,– ты утяжеляешь мне службу в десять раз. Мне не хочется с тобой расставаться. Если это всего лишь прихоть– это будет грех твой перед богом.

– Я очень верую в бога и боюсь его прогневить,– счастливо ответила Жужа, садясь на велосипед.– В воскресенье я буду у тебя в 11.00, хорошо?

– Да-да,– охотно подтвердил я,– обязательно буду тебя ждать.

Всю следующую неделю я жил, как в угаре, мне снились чудесные сны, любые неприятности были по фигу, казались ничтожными по сравнению с радостью будущей встречи. Ребята, все-таки узнав о происшедшем, набросились на меня с расспросами, но я, кроме общих слов о встрече, не захотел больше ни о чем распостраняться, и они поняли, и отстали. « У них любовь!»– подняв палец вверх и оттопырив губу, глубокомысленно заключил Романчук. А о любви не принято говорить на миру с шутками и прибаутками.

Я жил этой встречей, я уже соединил себя с этими глазами, запахом волос, смуглой кожей, переливами голоса, атласным блеском вишневых губ, детскостью и смешливостью, теплотой тела, свернутого уютным котенком у меня под боком.

В то воскресенье я тщательнее обычного мылся, брился, гладил брюки, гимнастерку, сменил подворотничок, только вчера подшитый. По радио передавали что-то о рапсодиях. Я с радостным оживлением прислушивался, стараясь отвлечься Оказывается, рапсодия – это музыкальное произведение на тему народных песен и сказаний. В подтверждение из динамика полилась мягкая, лирическая « Венгерская рапсодия» Фредерика Листа. «Будет о чем рассказать Жуже»,– подумал я и стал еще внимательнее слушать передачу.

И вдруг музыка резко оборвалась, и прозвучал сигнал боевой тревоги. Это было 15 мая 1968 года. Для нас начались чехословацкие события. Первым из городка вылетел ракетный дивизион, вооруженный ракетами с тактическим ядерным оружием. Затем нашу милитари альма– матер в расчетное время покинули и мы. Вся дивизия ускоренным темпом ринулась к австрийской границе, круша танками небольшие мосты и перемалывая успевший размягчиться под майским солнцем тонкий асфальт дорог. Австрийскую границу мы закрыли. Против нас стоял вооруженный до зубов 3-ий армейский корпус США, тоже с ядерным оружием. Что ж, мы были начеку и не боялись … И американцы это понимали.Это сейчас они готовы бряцать оружием, где им только вздумается, а тогда и не шелохнулись.

Кто бы там что ни говорил, мы защищали интересы своей страны, как мы их понимали, и защищали умело, с достоинством и честью, как и положено солдатам, как велит воинский и человеческий долг.

Вот только Жужу свою я потерял навсегда. Ко всем потерям тех давних чехословацких событий, надо бы прибавить и эту– бесплотную, неучитываемую в военных сводках, но невосполнимую для меня потерю. Демобилизовавшись, я даже написал письмо в Кишкун-Майшу. Оттуда вежливо и официально сообщили, что Жужа Калнаи уехала учиться в Англию. Через два года, когда я уже был студентом Донецкого университета, на мой адрес в Николаеве пришло еще одно иностранное письмо, мать отложила его дожидаться меня, но в доме слишком много толкалось родственников, и письмо неожиданно исчезло. Скорее всего кто-то из детей позарился на иностранные марки, густо наклеенные на конверте. Через несколько лет мне удалось поехать туристом в Венгрию, но Кишкун-Майша слишком далека от обычных туристических маршрутов, и на мои тихие, неуверенные просьбы на часок свернуть в сторону, никто из шоферов не отреагировал.