Владислава Николаева - Кого не жалко

Он пристально смотрит на растягивающееся от меня пятно, пока оно не растворяется в воде без остатка. Подпирает меня, выталкивает из воды.

– Не рассчитывай, – буркаю я, продолжая сотрясаться дрожью.

Он смотрит в глаза исподлобья. Очень долго. В его взгляде читается возвращённое «не рассчитывай». Укладывается спиной на бортик, выпрямляет длинные ноги, тащит меня на себя, так что моя спина и ниже в воде окажутся в последнюю очередь. Из меня течёт ему на штаны. Мерзость. А он очень «за» за гармоничную биологию. За по-мужски покушать, по-верблюдски попить, чистый воздух, физкультура, грудастые женщины и щекастые румяные младенцы. Что естественно, то не отвратительно.

Меня колотит так, что толком не шелохнуться, только дрожь по всему телу, неконтролируемая. Нет, ну что за гадость очередную изобрели уроды? Ни здрасьте, ни до свидания, плеснули в рожу и фамилии не спросили… И это ещё мне не достаёт образования! Продукты развит о й цивилизации!

Хоть ему самодовольство отравить, а то вообще настроение ни к чёрту…

– Вот зачем ты изображаешь из себя воспитанного самца? – чувствую себя так, словно установила на старт пластинку. Монолог отрепетированный, но с вариативными развязками. С ним я не сдерживаюсь в словах, как не сдерживалась прежде в ударах. – Мы с тобой всё сто раз обсудили и обдумали. Из-за того, что нас генетически подогнали друг под друга, вовсе не следует, что мы должны осчастливить мир очередной банальностью… Думаешь, если будешь строить из себя кавалера всякий раз, когда мне своротят на сторону рыло, то я оттаю и увижу в тебе потаённые глубины и решу, что пора! Пора привести в мир живорождённый млекопитающий шестерной гибрид?! Честное слово, если отбросить генетический налёт, то останется одна невыносимая банальщина… Тебе не стыдно за мещанский образ мыслей? Тебе близко не давали мещанского образования… ты скорее что-то вроде ребёнка-дикаря, Маугли, если тебе это о чём-то говорит…

Он пожал плечами. Я уже не рассчитывала, что он следит за моей мыслью. Губы под ровными усами вдруг складываются в усмешку. Глаза не присоединяются. Его тяжёлая убойная рука лежит на моей ноющей от всех обстоятельств пояснице.

Я такая слабая, что тошно. Что мне с ним делать? Когда его самодовольство настолько отвратительно моему язвительному и саркастическому образу мыслей, я просто валю от него подальше. Без петлей и игр, далеко-далеко, со всех ног. Он бежит на износ, чтобы не потерять, за пределами своего потенциала, потому что меня строили под б о льшую скорость. Но он всякий раз упёрто догоняет. Или у меня всегда меньше терпения. Хотя, в тот, в первый раз, разве не бежала я на пределе, уверенная, что он мог запечатлеть в своём уме одну лишь ненависть и жажду мщения? И с другой стороны – разве он продирал путь на свободу?

– Уплыву от тебя, – угрожаю я, пару раз вяло шлёпаю по низкой воде ладонью.

Последнее, на что я способна. Сознание отключается.

Просыпаюсь у него на груди, сложенная эмбрионом. От чистого сердца ненавижу всё, связанное с эмбрионами, инкубаторами и акушерами. Мои первые палачи.

Всю ночь просидели в ванной. Во мне заложена способность определять время суток. По остальным ощущениям – странно, что руки-ноги на положенных местах, а не наоборот. Всё тянет, везде ноет, но двигаться можно. Сбрыкиваю себя с него, преспокойно спящего, не пытаюсь быть деликатной. Включаю воду, подбираю идеальную температуру, подкручивая изогнутые сияющие тускло-жёлтого металла вентильки. Продолжаю с места, на котором меня прервали – мою голову, вычёсывая пальцами чужие пряди. Свою службу они сослужили, теперь на какое-то время от них не будет толку. Подставляю голову под струю, пропускаю через них, запрокидываю в глубоком поклоне, полощу – на расставленных пальцах остаются пугающие густотой клоки длинных женских волос. Даже вчерашняя бяка все не растворила. Некоторые покусала, некоторые действительно сожрала, но от наведения порядка на голове меня не избавила. Я не жалуюсь, но рассчитывала, что возведённый не так давно стог из чужих волос послужит мне долго. Я немало промаялась с его возведением. Он смотрел на меня немигающими глазами, терпел, не вмешивался. У меня даже неплохо получилось, в своём роде артистично. Огромный объём волос, у каждого мерзавца сразу рука тянется. Богатая текстура – так я оправдала тот факт, что не особо парилась с подбором подходящего цвета. Не надо считать меня зверем – все женщины отдали мне пряди своих волос добровольно, некоторые за плату, некоторые даром. Для одурачивания детекторов вполне годилось. Он, конечно, не позволил бы вешать себе на голову всякую дрянь, его я переводила за руку, на силе своего скачка. Хотелось бы ещё знать, как они нас нашли…

От чистых так сразу драпать нельзя, мы и не рассчитывали на встречу… Чистые – они ведь как боги, что-то возвышенное и недостижимое. Нам всегда преподносили, что мы слишком чумазые и дремучие, чтобы показываться им на глаза. Может, я поэтому так озабоченно отмываюсь после любой работы?

Обожаааю воду… Какая она здесь… идеальная. Тёплая, как не знаю что. Как сердце? Говорят «тёплая, как сердце»? Как сердечко? Не удивлюсь, если близко так не говорят.

Вздыхаю. В месте чистого не смею трогать флаконы с косметикой. Обойдусь. Лучше бы, конечно, отмылась в бассейне. И супер. Всю жизнь мечтала явиться на глаза чистым голой как курица.

Наверняка, никто не говорит «голая как курица», но я что-то ни одной одетой курицы не видела. А я была сразу как курица магазинная – синюшная и в пупырышек от озноба.

На гладкой, сияющей чистотой стене настоящее зеркало в рост. Внимательно разглядываю себя на предмет чумазости и дремучести. На отмытом теле две чёрные, изощрёно перекрученные полоски ткани. В жизни у меня таких красивых вещей не было…

Он тоже смотрит на моё отражение. Проснулся и умылся. Одно название. Дважды провёл ладонями по лицу, сфыркнув излишки влаги с кончиков усов. С меня на гладкий цельный камень набежала лужа. Он, поднимаясь из чаши, протягивает мне пухлый свёрток ворсистой белой ткани. Это то, что называется полотенцем? Специальное приспособление, чтобы вытирать голое тело после приёма ванны?

Чего удивляться? Конечно, мне такие вещи известны только понаслышке. Я ведь чаще всего моюсь в полной одежде в открытых диких водоёмах. Какой придурок станет вытирать такой ворсистой мягкой тканью мокрую одежду?

Вот и моя накидка. Я потянулась к ней, оценивая, что осталось. Ткань расползлась у меня в руках. Что ж. Ты честно сослужила мне службу, подруга…

– Кхм… вы проснулись? Как у вас дела? Мы приготовили завтрак, присоединяйтесь…

Я перевела взгляд на дверную щель, продолжая прижимать белое мягкое полотенце к груди. Мы действительно должны выйти. Чего хотят эти чистые?