Андрей Ливадный - Смежный сектор

«Резервный комплект оборудования. Не ронять».

Контейнер оказался очень тяжелым. Андрей едва удержал свой край, когда тот выскользнул из фиксаторов.

— Присядь. Перехвати на плечо.

— Неудобно…

— Делай, что говорят.

Он подчинился, почувствовав, что держать кофр на плече намного легче. По крайней мере, исчезла вероятность того, что гот просто выломает пальцы своим весом.

— Давай к выходу. Не забудь о краях люка, они еще не остыли.

Полчаса ушло на извлечение второго контейнера и доставку его внутрь ксенобианского бункера.

Андрей совершенно выбился из сил. Когда второй кофр втащили наконец через пролом внутрь укрепления, ему хотелось одного — лечь на пол и не двигаться, но Доминик тут же принялся возиться с замками тяжелых крышек, и любопытство пересилило усталость, Лозину было интересно, что именно удалось извлечь из древней планетарной машины, и он, отдышавшись, подошел к командиру, который уже справился с нехитрыми замками и начал поднимать увесистую крышку, выполненную из несгораемого материала.

Ящик Пандоры.

Где-то он слышал это выражение, но не понимал его смысла.

Теперь, похоже, он знал, что подразумевало древнее высказывание.

Внутри трехметровый контейнер был поделен на отсеки, где в специальных захватах покоилось оружие и экипировка.

Запасной комплект снаряжения. Андрей, не отрываясь, смотрел, как Ван Хеллен извлек на свет камуфлированный полушлем с тонированным забралом.

— Боевой шлем десантных подразделений — В голосе Доминика прозвучали нотки глубочайшего удовлетворения. — Редкая удача в наши дни. Не понимаю, как прошлые группы проглядели эти машины. Нам крупно повезло.

— Он не герметизируется? — поинтересовался Зигель. Курт наблюдал за подступами и лишь изредка поворачивал голову, чтобы взглянуть на содержимое кофра, извлекаемое командиром.

— Нет, этот вид экипировки не предназначен для выходов в безвоздушное пространство. Зато он имеет ряд бесценных преимуществ, по крайней мере для нас. — Командир выложил перед бойцами четыре шлема и добавил, вставляя элементы питания в специальные гнезда, расположенные в затылочной области: — Исправные коммуникаторы, система автоматического распознавания и сопровождения целей, отражающее антилазерное покрытие бронепластикового забрала, набор сенсоров и встроенный компьютер для обработки данных. У меня когда-то был такой шлем, только старый, сменивший много хозяев. Я быстро научу вас пользоваться его системами.

— А что в этих отсеках? — поинтересовался Антон, указывая на тяжелые, скругленные по краям крышки с ручкой посередине и не совсем понятной надписью: «АТП-12».

— Автоматическая турельная пушка, — расшифровал аббревиатуру Ван Хеллен. — Лучший друг человека. Скорострельность — до тысячи выстрелов в минуту. Система программирования целей, настройка чувствительности детекторов движения, сектор обстрела — триста шестьдесят градусов в плоскости и сорок пять по вертикали, плюс масса полезных функций, позволяющих установить орудие, запрограммировать его и не беспокоиться, что кто-то из врагов зайдет тебе в тыл.

— Круто… — уважительно произнес Постышев.

— Итак, у нас теперь есть два автоматических орудия, десять полных наборов кевлара, включая компьютеризированные шлемы, рационы выживания, медицинские модули поддержки и новенькие автоматы. Подарок Судьбы.

— А что во втором ящике? — поинтересовался Антон.

— Боекомплекты, — ответил командир.

Следующие два часа ушли на изучение боевых шлемов и смену экипировки.

Ван Хеллена словно подменили — с его лица исчезла угрюмая суровость, и Антон, глядя на командира, который украдкой ласково коснулся спаренных стволов установленного на треножном станке автоматического орудия, подумал, что этот человек — сплошная загадка. Поддавшись первому впечатлению, его начинали опасаться, но на поверку Доминик оказался совершенно не таким, как, например, инструктора в школе выживания. Он еще ни разу не наорал на них, удивительным образом сочетая в своих приказах неколебимую твердость и неведомую молодым бойцам отеческую заботу, когда вслед за ошибкой или оплошностью следовала не брань, а спокойное пояснение, что ты сделал неверно и как избежать подобных огрехов в дальнейшем.

Откуда им было знать, сколько смертей повидал на своем веку Доминик.

Да, в его жизни был период, когда реальность казалась кроваво-черной, безысходной, и хотелось лишь одного — смерти, которая оборвет затянувшийся кошмар существования.

Потом этот надлом прошел, но, в отличие от иных опытных разведчиков, месяцами не покидавших смежный сектор, Доминик незаметно стал ценить жизнь.

Были минуты, когда судьба загоняла его в угол… каждый вдох казался последним, сладким, пьянящим, как дрожь в мышцах и привкус крови на губах. Переизбыток адреналина дарил свободу, топил страх, и мягкая ритмичная отдача от коротких автоматных очередей казалась пульсом… но проходило и это.

Наступал миг бессилия, когда падал последний враг, и туманные эрзац-небеса смежного сектора кружились перед глазами, свинцовая усталость наваливалась, как плита, ноги сами подгибались в коленях, и взгляд начинал избирательно выхватывать иные проявления реальности — не трупы врагов, но травинку, чудом не затоптанную ногами, не срезанную осколком, мерно покачивающуюся на краю выбитой гранатным разрывом воронки…

В такие минуты начинала переворачиваться душа и приходили горячие ненужные вопросы: зачем все это, кто создал поделенный надвое мир, обрекая ею обитателей на ненависть и взаимное истребление, почему растет эта травинка среди чуждых ксенобианских джунглей, ведь ей совершенно безразличен тот факт, что рядом сплетают свои немыслимые узоры узловатые черные деревья Она просто сосуществует с ними…

Потом приходил первый судорожный вдох, и он снова в сотый раз понимал, что выжил. Тот, кто хоть раз испытывал подобное, не срываясь в пучину бессильной ненависти ко всему сущему, неизбежно становился другим, словно вновь и вновь перерождайся в душе.

Он плакал.

Он выл над телами павших.

Он учился любить этот проклятый мир и воевать так, чтобы после пляски безудержной смерти на клочке опаленной земли осталась хотя бы одна былинка, за которую зацепится сумасшедший взгляд и начнет оттаивать, выкарабкиваться из омута морального небытия.

Он не любил ксенобиан, но со временем научился видеть в них неизбежных врагов, верх над которыми одерживала не ненависть, а хладнокровие.

Каждый в этом мире шел своим путем. Кто-то выбирал безумие, теряя остатки чувств, кто-то, ни разу не покидавший границ человеческих секторов, жил в плену невежества, ненависти и страха, но в каждом правиле существовали свои исключения.