Филипп Палмер - Ничейный космос

Как только корабль Питера покинул Солнечную систему, я вернулась к прежнему образу Жизни. Вновь стала заводить любовников — намного моложе себя. Мне нравилось смотреть на их молодые, сильные и подтянутые тела, которых еще не коснулся нож хирурга. Я продолжала строить империю. Во мне все меньше оставалось от Лены, я все успешнее входила в образ Забар.

Двадцать лет спустя корабль Питера сел на отдаленной планете, и сын впервые вышел на связь через Квантовый бакен. Я не узнала его: Питер с таким воодушевлением рассказывал о препятствиях, которые ему пришлось преодолевать в двойной планетарной системе на орбите желтой звезды G1, в шестнадцати световых годах от Солнечной системы. Третью планету объявили заповедной, потому что на ней были обнаружены формы жизни, приспособленные к обитанию в азотистой атмосфере. Осваивать решили вторую планету.

В конце каждой недели Питер докладывал мне об успехах. Азотистую планету они окрестили Меконием, [23] Меконий — содержимое кишечника эмбриона. а ту, что осваивали, — Хаосом. Но для себя Питер назвал их Дерьмом (первую) и Сральней (вторую, водородо-гелиевую газовую планету с низкой гравитацией).

Эта система обернулась для колонистов кошмаром. Обитавшая в азотистой атмосфере Дерьма форма жизни оказалась разумными экскрементами существ, которые запускали отходы своей жизнедеятельности в космос на естественных ракетах. Экскременты попали в поле притяжения двойной планетарной системы (Дерьма и Сральни), где с ними столкнулся экипаж Питера…

Временами «дерьмовые» дожди повторялись, принося с собой на Сральню эмбрионы существ в третьей стадии развития, которые прекрасно прижились в водородо-гелиевой атмосфере газообразной планеты. Эти чужие оказались гусеницами, чьи коконы прятались в кучках дымящегося говна — из них потом вылуплялись газообразные бабочки.

В первые годы борьбы с ними погибли десятки тысяч людей. Существ обозначили кодом 421 S (N), но Питер называл их «дерьмолетами». Его назначили командиром гарнизона, и он велел подорвать термоядерные заряды на всей планете в качестве первого этапа освоения Сральни. Это привело бы к полной гибели монстров.

Я сказала: бросай все и лети на другую планету. Чужие пусть живут, нельзя лишать их права на существование в угоду собственным эгоистичным целям.

Питера моя речь не впечатлила. До ближайшей пригодной к освоению планеты, говорил он, семьдесят лет. К тому же Сральню он считал своим домом.

Вождь колонии стал было сопротивляться решению Питера, но мой сын устроил переворот, а вместе с ним — бойню. И захватил лидерство.

Чужих уничтожили, создав две пригодные для обитания планеты с низкой гравитацией.

Теперь Питер выходил на связь все реже и реже. На Рождество мы поздравили друг друга по видеофону, и тогда я заподозрила, каким влиятельным человеком стал мой сын. Однако собственные дела поглотили меня, и подозрения отошли на второй план.

Спустя семьдесят лет мы встретились — когда я бежала с Земли. К тому времени Питер завоевал внушительную репутацию; он был лидером, новатором и демократом, возглавил антиколониальное движение и бросил вызов всему, что я создала. Однако при встрече Питер вел себя очень мило, льстил мне: дескать, какую ты работу проделала, мамуля. И ни разу не спросил о моем помешательстве, об убийстве смертельно больной старушенции.

А ведь мог проверить меня, прогнав через тест. Для специалистов-психологов я была лакомым кусочком. И правда, кого я убила на самом деле, застрелив эту суку Кавендиш?

В то время я на сто процентов была уверена, что больна. Однако обнаружила, как легко, принимая лекарства, обманывать врачей, держать недуг под контролем. Сегодня я понимаю, что сумасшествие стало необходимым переходным периодом — душа очистилась, демоны ушли.

За долгую жизнь со мною столько всего приключилось. Я отчетливо помню детали, но панорамы не вижу. Я делала одно, другое, третье — но чего ради? Какова была цель? Пункт назначения? Вектор?

А правда такова, что этого я не знаю.

Знаю одно: я любила своего сына, каким бы он ни был.

Любила.

Ребус — это планета-архив, где собирают и сортируют данные. Мы как энциклопедисты мирового масштаба монтировали видеоряды различных временных отрезков, бережно обрабатывали каждое десятилетие истории человечества. Надеваете виртуальный шлем — и погружаетесь в любую эпоху, видами которой захотите насладиться и воздухом которой захотите подышать. В монтаж бралось все: полицейское и массовое видеонаблюдение, записи живой музыки, прочих звуков, запахов… готовый материал мы потом продавали.

Поприсутствовать на живом концерте «Дэс стар»? Легко, пусть даже сами музыканты давно погибли от передоза электрошоком. А захотите — будет вам концерт Нью-Йоркского филармонического оркестра. Не нравится музыка? Пожалуйте на Трафальгарскую площадь 2222 года, где бесчинствует толпа — вас обстреляет полиция, да вдобавок закидают кислотными фанатами анархистские провокаторы.

Можно поучаствовать в Акциях гнева, расколовших Сан-Франциско в 2032-м, узреть, как над городом вырастает ядерный гриб, и осознать, что миру конец.

Новые мозговые имплантаты позволяли заниматься сексом с прекраснейшими людьми Вселенной. Можно было предаться разврату одновременно с пятью шлюхами с планеты Эрос или вообще создать себе идеального любовника из фрагментов.

Кино- и видеоматериалы, данные археологических раскопок, книги, журналы эпохи двадцать первого века — все это у нас имелось. С нашими ресурсами и возможностями можно было побыть фараоном или жрецом, который этого фараона мумифицирует.

Воистину, то был нердовский рай.

Ребусом правила коллегия ученых, возводивших информацию чуть ли не в ранг божества. Мы жили с ее продаж и с того, на что ее обменивали. У нас на станции, например, нельзя было воспроизвести мед, духи, марочные вина, ковры, предметы искусства, но все это нам подвозили торговцы.

На Ребусе меня встретили тепло, ведь я в некотором роде тоже ученый, к тому же книга «Ты — бог» там имеет культовый статус. Однако мне в этом обществе отвели конкретное место — не в самом низу лестницы; но идеи, соображения, какими бы яркими они ни были, доводились до главных академиков посредством Доски объявлений. Все до единой мысли рассматривались тщательным образом, и все же нами правили.

Я задыхалась, вновь оказавшись в середине иерархии общества. Работу мне дали творческую, но меня будто отбросило назад во времени — в тот период, когда я была девочкой Леной, книжным червем, буквоедом, зубрилой, застенчивой и одинокой. Мои коллеги шутили иронично и сухо; никто из них меня не боялся, не обожал. Никто даже не испытывал уважения к моему прежнему статусу Президента человечества.