Айзек Азимов - СООБЩЕСТВО НА КРАЮ

— Более серьезное, Первый Спикер?

— Более серьезное, Спикер Гендибал. — Первый Спикер вздохнул и побарабанил пальцами по столу. Гендибал терпеливо стоял перед столом и ждал.

Наконец Первый Спикер мягко, стараясь хоть тоном смягчить удар, произнес:

— На чрезвычайном заседании Стола, созванном по инициативе Спикера Деларми…

— Без вашего согласия, Первый Спикер?

— Для этого ей было достаточно голосов любых трех Спикеров. На этом заседании вы были подвергнуты импичменту, Спикер Гендибал. Вас обвиняют в том, что вы недостойны поста Спикера, вас должны судить. За три столетия это первый случай, когда принято решение об импичменте против Спи…

Гендибал перебил, стараясь подавить признаки гнева:

— Вы сами, конечно, не голосовали за мой импичмент.

— Я не голосовал, но я был один. Остальной Стол голосовал единогласно, и голоса были десять против одного за импичмент, для импичмента, как вы знаете, требуется восемь голосов, включая Первого Спикера, или десять без него.

— Но я не присутствовал.

— Вам бы не позволили голосовать.

— Я мог высказаться в свою защиту.

— На этой стадии не могли. Прецедентов мало, но они ясны. Вы будете защищаться на суде, который, естественно, состоится в ближайшее время.

Гендибал в раздумье склонил голову.

— Я не очень огорчен, Первый Спикер, — сказал он, — Я думаю, ваш первый импульс правилен. Дело Тревица важнее. Не отложите ли вы суд на этом основании?

Первый Спикер поднял руку.

— Я не виню вас за недооценку ситуации, Спикер. Импичмент такое редкое событие, что мне самому пришлось заглянуть в юридические справочники. Это вопрос первоочередной важности. Мы должны пренебречь всем остальным ради суда.

Гендибал опершись костяшками пальцев о стол, наклонился к Первому Спикеру.

— Это, наверно, несерьезно?

— Таков закон.

— Нельзя позволять закону становиться на пути борьбы с очевидной опасностью.

— Для Стола, Спикер Гендибал, очевидной опасностью являетесь вы…

— Heт, выслушайте меня. Закон в этом случае основывается на убеждении, что нет ничего опаснее возможности коррупции или злоупотребления властью со стороны Спикера. Но я ни в чем таком не виновен, Первый Спикер, и вы это знаете. Это вопрос личной мести Спикера Деларми. Если и есть здесь злоупотребление властью, то с ее стороны. Моя вина в том, что я не гнался за популярностью и обращал слишком мало внимания на дураков, проживших достаточно, чтобы состариться, но еще достаточно молодых, чтобы обладать властью!

— Подобно мне, Спикер? Гендибал вздохнул.

— Видите, я опять… Я не имел в виду вас, Первый Спикер… Ладно, давайте в таком случае устроим суд немедленно. Устроим его завтра. Даже лучше сегодня вечером. Давайте покончим с этим и перейдем к делу Тревица. Ждать нельзя.

— Спикер Гендибал, вы не понимаете ситуации. Импичменты в прошлом случались два раза. Ни один из них не привел к обвинительному заключению. Но вы будете осуждены! Вы не останетесь членом Стола, и у вас больше не будет голоса в политике. У вас не будет голоса даже на ежегодном заседании Ассамблеи.

— И вы ничего не сделаете, чтобы не допустить этого?

— Я не смогу. Меня забаллотируют единогласно. После этого мне придется подать в отставку, чего, как я думаю, хотят Спикеры.

— И Первым Спикером станет Деларми?

— Наиболее вероятно.

— Этого нельзя допустить!

— Да. Поэтому мне придется голосовать за ваше осуждение. Гендибал снова глубоко вздохнул.

— Все равно я требую немедленного суда.

— Разве вам не нужно время, чтобы подготовиться к защите?

— Какой защите? Они ничего не станут слушать! Немедленного суда!

— Суду нужно время, чтобы подготовить обвинительный материал.

— Нет у них никакого материала. Он им не нужен. В умах они меня уже осудили, а больше им ничего не требуется. Они предпочли бы осудить меня завтра, а не послезавтра, и даже не завтра, а сегодня вечером. Скажите это им!

Первый Спикер встал. Они смотрели друг на друга через стол.

— Куда вы спешите? — спросил Первый Спикер.

— Дело Тревица не ждет.

— Когда вас осудят, и я останусь один перед объединенным против меня Столом, чего вы достигнете?

И Гендибал сказал громким шепотом:

— Ничего. Не бойтесь. Несмотря ни на что, меня не осудят.

— Вы готовы, Янов? — спросил Тревиц.

— Пелорат поднял голову от книги, которую просматривал.

— Вы имеете в виду, к Прыжку, старина?

— Да. К гиперпространственному Прыжку!

Пелорат проглотил комок в горле.

— Вы уверены, что мы ничего не почувствуем? Я знаю, что глупо бояться, но только подумаю о том, что меня превратят в бестелесные тахионы, которых никто никогда не видел и не регистрировал…

— Послушайте, Янов, это вещь устоявшаяся. Честное слово! Прыжок используется уже двадцать две тысячи лет, как вы же сами мне объясняли, и я никогда не слышал ни об одной катастрофе в гиперпространстве. Мы, конечно, можем выйти из гиперпространства в неудобном месте, но тогда несчастный случай произойдет в обычном пространстве, когда мы не будем состоять из тахионов.

— Довольно слабое утешение.

— Да, но этого не случится! Сказать по правде, я хотел проделать Прыжок, не сообщая вам. Но потом почувствовал, что будет лучше, если вы пройдете через это сознательно и убедитесь, что никакой опасности нет. Тогда вы перестанете нервничать.

— Что ж, — с сомнением сказал Пелорат, — я думаю, вы правы, но, честно говоря, не тороплюсь.

— Уверяю вас…

— Нет, нет, старина, я с вами во всем согласен, просто… вы читали «Сантерестилла Матта?»

— Да, конечно, я грамотный.

— Безусловно. Безусловно. Я не должен был спрашивать. Вы его помните?

— Амнезией я тоже не страдаю.

— Похоже, у меня талант оскорблять. Я только хочу сказать, что все время вспоминаю сцены, где Сантерестилл и его друг Бан убежали с Планеты-17 и заблудились в космосе. Я думаю о завораживающих сценах, где они среди звезд, лениво движущихся в глубокой тишине, в неизменности… Никогда, знаете ли, не верил в это. Я любил эти сцены, они меня трогали, но по-настоящему я не верил. Но теперь, когда я привык к тому, что нахожусь в космосе, и сам переживаю это, я знаю — глупо, но мне не хочется терять это ощущение. Как будто я сам Сантерестилл…

— А я Бан, — терпение Тревица готово было лопнуть.

— В некотором роде. Здесь ничего нет, только тусклые звездочки, да наше солнце, которое должно уменьшаться, но мы этого не видим. И Галактика сохраняет свой туманный свет, не меняясь. Космос молчит, и ничто не отвлекает меня…

— Кроме меня.

— Кроме вас… Но, Голан, дорогой, беседы с вами о Земле и о предыстории тоже доставили мне удовольствие. И я не хочу, чтобы это закончилось.