Михаил Ахманов - Вторжение

Или слышали?

Тимохин представил, как об издёвке репортёра начнут шушукаться по всем углам, от Лунной базы до Пояса Астероидов, и крепче стиснул челюсти. Настроение у него окончательно испортилось.

Вблизи орбиты Марса

В десантном арсенале Литвин провёл часа четыре. Тут хранилось вооружение для наземных операций и схваток в открытом космосе, вакуумные и боевые скафандры, ракетные движки и пищевые рационы, компактные энергоносители и пропасть всяких других приспособлений, от режущих нитей до самого мощного ручного оружия, метателей плазмы МП-36. Но стойки с лучеметами и иглометами, лазерами и остальным имуществом были похожи на решето, и собрать что-нибудь по-настоящему смертоносное, используя уцелевшие детали, никак не получалось. Наконец, чертыхнувшись, Литвин выбрал и пристегнул к запястью пуговицу-диск, настолько маленькую, что свомы её пощадили. В диске, скрученный тугой спиралью, таился мономолекулярный хлыст, страшное оружие, если уметь им пользоваться, однако пригодное лишь в ближнем бою, на расстоянии полуметра.

Затем он подступился к скафандрам. Вакуумные оказались безнадёжными, но боевые, хоть потерявшие герметичность, вполне годились — их экзоскелет из пластика был не таким уязвимым, как лучевое оружие и иглометы. Кроме того, их можно было разбирать и собирать практически без инструментов, заменяя пострадавшие шарниры в сочленениях, чем Литвин и занялся с маниакальным упорством. Хитрая головоломка! Но шаг за шагом из шестнадцати дефектных скафов ему удалось собрать один рабочий, хотя за скелетную планку левой голени и левое колено он бы ручаться не стал.

Нудное занятие не оставляло времени для размышлений, и это было хорошо. В сущности, Литвин уже вычеркнул себя из личного состава флота и вообще из списков живых; он больше не являлся самодостаточной ценностью как всякий человек, а был лишь хранителем уникальных сведений, необходимых людям. Всё, что он узнал и что ещё узнает, полагалось сберечь и передать, как эстафетную палочку в долгом забеге, и только после этого расстаться с жизнью. Он сидел в тесном отсеке арсенала, перебирал глухо шелестевшие скафандры, раскручивал и скручивал, и постепенно память о Смоленске, о Земле и других мирах, где довелось побывать, исчезала, таяла вместе с лицами товарищей и близких, будто что-то далёкое и совсем неважное в данный момент. Разумеется, это было не так, но предаваться воспоминаниям не стоило — они причиняли боль и отвлекали от работы.

Целые батареи к скафандру пришлось разыскивать в лучеметах, ракетных ранцах и остальном снаряжении. Набралось шесть; каждой хватало на восемь часов в боевом режиме или на двое суток в рабочем. Литвин вставил их в гнезда на поясе, закрепил у бёдер контейнеры с пайком и дыхательной смесью, полюбовался скафом, пересчитал дыры в наплечниках и рукавах и решил, что ничего, сойдёт. Теперь разжиться бы информацией да выручить Макнил…

Внезапно усталость навалилась на него, шкафы и стойки арсенала с бесполезным оружием поплыли перед глазами, и даже яркий шарик света, висевший под потолком, будто бы померк. Литвин тяжело поднялся, прихватил скафандр и зашагал в свою каюту. Выдвинул койку, лёг, посмотрел направо, где было место Коркорана, вздохнул и отвернулся к стене. Нервное напряжение не отпускало его, не хотелось ни есть, ни пить, а только спать. Но сон не шёл.

— Корабль!

«Слушаю».

Губы едва шевелились, но он вспомнил, что говорить совсем необязательно. Однако думать тоже было нелегко.

«Меня ищут?»

«Ещё нет. Переводчик тхо придёт в отсек примерно через час».

«Кто придёт? Йо?»

«Нет. У неё наступает туахха».

Он послал безмолвный вопрос.

«Туахха — время повышенной эмоциональной активности, связанной с выделением половых гормонов, — пояснил Корабль. — Элемент жизненного цикла, приходящий каждые тридцать-сорок дней. Раньше в такие периоды бино фаата вступали в физический контакт с целью размножения».

«Раньше?..»

«В эпохи Первой и Второй Фазы и обоих Затмений».

Ему вспомнились слова Йо: «Запах… Запах означает, что я близка к периоду туахха». Похоже на выделение каких-то феромонов…

Литвин закрыл глаза. Так беседовать было легче.

«Как они размножаются теперь?»

«Искусственное осеменение. Физический контакт считается дикостью. Существует вид частично разумных самок, производящих потомство под строгим генетическим контролем».

«Кса?» — спросил Литвин, представив гигантский зал со множеством спящих женщин.

«Кса», — пришла мысль-подтверждение.

— Жалко сестричек по разуму, да и братишек тоже. Столько потеряли… — пробормотал Литвин. — Родригеса бы к ним… — Тут ему вспомнилось, что Родригес мёртв, и он замолк. Потом спросил, но уже не вслух, а мысленно: — «Что такое эти Фазы и Затмения? Что-то связанное с этапами прогресса и регресса?»

«Да. Первая Фаза, семьдесят веков древней письменной истории, закончилась глобальной катастрофой, когда были исчерпаны планетарные ресурсы. За три столетия Затмения упала численность разумных. Потом, в период Второй Фазы, её поддерживали на низком уровне искусственно, хотя сырьевая проблема была решена — появились транспорт на гравитационной тяге и возможность завозить сырье с других планет. Однако была допущена ошибка — обеднён генетический фонд, что снова привело к Затмению. Очень быстро, за половину тысячелетия в земных мерах. Рождалось слишком мало лидеров и лиц, способных к творческой работе. Прогресс остановился».

Литвин сел, вытащил из ранца с пайком термос, сделал несколько глотков. Снова лёг.

«Дальше».

«Через несколько столетий вернулись экипажи первых межзвёздных кораблей. Очень больших, но несовершенных — они двигались в физическом пространстве и были подвержены временному парадоксу. У вас его называют…»

«… парадоксом Эйнштейна. Течение времени замедляется при скоростях, близких к скорости света».

«Да. Те, кто вернулся, принесли новый генетический материал и сведения о звёздных системах, подходящих для колонизации. Но существа на материнской планете были уже неспособны к этому. Вернувшиеся, имея преимущество в технологии, начали принудительную селекцию и вывели первые породы тхо. Вскоре у одной из звёзд был найден прототип и сконструирован дисторсионный двигатель. Это позволило…»

«Погоди, — подумал Литвин. — Что за прототип?»

Пауза, словно Корабль размышлял над вопросом. Затем:

«Прототип создания, с которым ты общаешься. Квазиразум. Симбионт. Новый фактор, положивший начало Третьей Фазе. Это позволило заселить обширное пространство в соседней ветви галактической спирали».

Литвин вздрогнул — под сомкнутыми веками вспышкой пламени во тьме возникла Галактика. Такого не видел ещё никто и никогда, ни один из живущих людей — звёздный остров был показан сверху, со стороны полюса и древних шаровых скоплений, приподнятых над плоскостью спирали. Ясно просматривались её витки: ближний к центру рукав Стрельца, затем рукав Ориона с золотистой точкой, обозначавшей Солнце, и, отделённый от него щелью в четыре тысячи парсек, рукав Персея. Там тоже мерцали звезды, но не золотым, а ослепительно-белым светом, и три таких же огонька Литвин различил на самом краю ветви Ориона. Казалось, они находятся почти что рядом с Солнцем, но это было иллюзией, связанной с гигантскими масштабами Галактики. Видимо, от Солнца их отделяло двести-триста светолет.