Ольга Онойко - Сфера 17

Он снова замолчал, опустил глаза. Николас ждал.

— Дядя Сан понял, — сказал Эрвин, наконец. — Поблагодарил. Он сказал, что рад за меня и что я перед ним не виноват. И что я не единственный. Но Эло Ниир не знала содержания нашего разговора. Она или Эрт Антер, кто-то решил, что я неадекватен. Что у меня срыв, как у Реми Рейоса. Моим сведениям нельзя верить. И что это можно доказать дяде Сану.

— Кто это — Реми Рейос?

— Он работал на Гиакенене, — сказал Эрвин. — Это был самый серьёзный провал Комитета. Я теперь, наверно, второй. Но поглядеть на теперешний Комитет… Им нужно было меня спровоцировать, Ник. Чтобы я повёл себя неразумно. Агрессивно. Получить доказательства. Поэтому они поймали тебя. Я очень испугался. Но я удержался. У меня всё получилось. И у них не осталось выхода. Теперь их дисквалифицируют и будут лечить.

— Лечить? — переспросил Николас и подумал, что на Манте всё-таки есть своего рода пенитенциарная система. Впрочем, об этом можно было догадаться и раньше. Идея клетки для директора Йеллена председателю Комитета явно не казалась отвлечённо-фантастической.

— Да, — кивнул Эрвин. — Реабилитировать. Сотрудник Комитета так действовать не должен.

— Их вылечат, — сказал Николас со скрытой иронией, но Эрвин понял и миролюбиво заметил:

— Так их.

Потом он усмехнулся, но улыбка быстро сошла с его лица.

— Я не знаю, откуда они берутся, — сказал он. — Найру «дитя войны», но Эрт Антер — нет. Дефект операции? Или воспитания? Заметили бы раньше. Должно быть, дефект психомаски. Но меня удивило другое. Когда Эло Ниир играла с Доном Эйном, она получала удовольствие, а он — нет. А ведь он был легионером с четырьмя звёздами. Сейчас трудно сказать, но, наверно, я тогда решил, что оставлю Манту. Вернее, не решил. Допустил возможность.

Не говоря ни слова, Николас внимательно смотрел на него — чуть вскользь, мимо взгляда, не требуя откровенности. Эрвин сжал зубы, скулы его очертились резче.

— Полковник был хорошим человеком, — сказал он глухо. — И до, и после. Достойным. Иначе он не стал бы другом дяди Сана. Но после — он вызывал жалость. Я не знаю, как объяснить. Его уважали за его решение. И вообще уважали. Но это всё равно не было правильно. Циалеш был моим первым внешним заданием, до этого я не вживался в чужую ментальность. Через несколько лет после того, как я натурализовался, случилась революция. Потом началась Гражданская. И я понял, что с Циалешем будет так же. Так же, как с полковником. Вы стали бы хорошими мантийцами. Самыми лучшими. Но не должны стать.

Николас молча опустил голову ему на плечо.

— У меня не было коллектива, — продолжал Эрвин, — поэтому мне легко было уйти. Особенно после натурализации. На некоторое время даже по инструкции положено забыть о первой личности. И я забыл. А потом у меня появился ты. Я не рассчитывал. Не надеялся. Когда я понял, что это… что это такое, я был счастлив как сумасшедший.

— Коллектив? — улыбнулся Николас. Эрвин посмотрел удивлённо.

— Откуда ты знаешь?

— Догадался. Но неужели в коллективе все… так друг друга любят?

— Да, — сказал Эрвин. — Может быть десять, двадцать человек. Я люблю тебя двадцатью любовями. За всех.

Николас потёрся лбом о его плечо, потом приподнялся и поцеловал его.

Он не знал, в каком состоянии раны Эрвина, боялся причинить ему вред и пытался удержать свой вес на руках, но Эрвин не считал нужным осторожничать. Силы в нём по-прежнему было немеряно. В итоге Николас оказался лежащим поперёк его груди, голова на сгибе локтя, ноги в кресле. Вид у Эрвина был очень довольный. Николас улыбнулся.

— У меня любовь только одна, — сказал он, — но она вся твоя. Господи, что я говорю. Выражаюсь как герой сериала. Мелодрама. Но правда, Эрвин.

— Это не мелодрама, — мудро заметил Эрвин, — это ксеносоциология.

Николас засмеялся и попытался устроиться удобнее — головой на его груди. Эрвин опустил ладонь ему на шею, погладил, и Николас закрыл глаза.

— Говорят, Акена боится Сана Айрве, — заметил он почти беспечно.

— Я тоже слышал, — Эрвин сделал паузу; Николас точно воочию увидел, как он недоумённо моргает. — Я не знаю, как его можно бояться. Но всё равно, это хорошо.

— Хорошо, — согласился Николас. — Акена не станет воевать с ним.

— Но она не изменится, — сказал Эрвин. — И Комитет не прекратит работу. Этому не будет конца.

Николас вздохнул. Поднялся из объятий Эрвина, сел на краю постели.

— Да, — сказал он, — это не вселенское братство. А разве когда-то было по-другому? По крайней мере, война остаётся холодной. Я теперь думаю о Циа, Эрвин. Вернее, о планах Акены на нашу социальную аномалию. Ей нужен был Легион, чтобы чувствовать себя защищённой. Теперь он ей необходим. И делать его придётся из Народной Армии. Из элитных её частей.

Николас поймал себя на том, что говорит рублеными фразами, как Эрвин; это его позабавило. Эрвин моргнул и наклонил голову к плечу. Некоторое время он смотрел на Николаса, озадаченно хмурясь. Потом удручённо покачал головой.

— Тогда я уйду в отставку, — сказал он. — Иначе мне придётся этим заниматься.

Николас усмехнулся. Ах, железяка, подумалось ему, если бы мы могли просто уйти в отставку… у нас будет ещё три недели отпуска, и всё.

— Эрвин, — сказал он негромко, — если ты не будешь этим заниматься, этим будет заниматься кто-то другой.

Чёрные глаза Фрайманна сузились.

— Человек, который боится Манты и ненавидит её, — продолжал Николас. — Однажды леди Тикуан отдаст приказ, и он его выполнит. Возможно, в тот момент он будет стоять на мостике «Трансгалактики». Этого нельзя допустить.

На минуту лицо Эрвина утратило всякое выражение. Потом он обречённо вздохнул.

— В конце концов, — сказал он, — ты всё-таки меня перевербовал.

В этих местах серебряная пустыня подбиралась к самому морю и уходила в него, как бесконечный пляж. Одаль высились скалы, изломанные прибоем. В их расщелинах ютились лишайники и кусты. Сейчас царствовала весна, и даже эти сирые просоленные растения выглядели нарядно.

Морем владел весенний штиль. Оно казалось огромной серебряной пластиной: лишь на несколько тонов цвет его отличался от песка. Только на самой кромке воды иллюзия исчезала. Раковины и морские хлебцы лежали тут и там, между ними сновали крупные, с кулак, водомерки. Эти места от ближайшего посёлка отделяла сотня километров, поэтому раковины оставались нетронутыми — огромные, извилистые, игольчатые, они дожидались шторма, который превратит их в серебристый песок.

Солнце медленно опускалось в тихие воды. Свет его рассекали узкие далёкие тучи, похожие на перья. В вышине парили два крупных ящера-рыболова с роскошными, необтрёпанными ещё весенними хвостами. Николас смотрел на них и гадал, как они залетели так далеко на север. Павлиньи рыболовы обитали дальше к югу, по берегам солёных рек. По-настоящему жарких дней ещё не случалось, лететь в холода им было совершенно ни к чему…