Генри Олди - Королева Ойкумены

«Чему тут радоваться?» – громко подумала я.

«На треть дешевле первоначальной, – разъяснил он. – Разницу отдашь мне, за хлопоты…»

Мне позволили держать Фриду в общежитии. Выяснилось, что я не первая студентка, притащившая в Храм хвостатого любимца. Тот же Кавабата держал игуану. С химеркой тетешкались все, кому не лень. Я же, улучив момент, подошла к Старику – вечером, когда он кормил своих карпов.

– И всё-таки гусь, – сказала я.

Он молча кивнул.

– Мою свободу ограничивают тысячи обстоятельств. Так?

Он неопределенно пожал плечами.

– Я выбрала учебу на Сякко. Власти Ларгитаса поставили мне ряд условий. Я согласилась. Разве это не кувшин? Вы предупредили меня, что ваши методики опасны. Я подписала отказ от претензий. Разве это не кувшин? Я полезла спасать Фриду от голодной смерти. Теперь я должна ее кормить. Разве и это не кувшин? Любой свободный выбор лишь укрепляет стенки моего кувшина…

Карпы сбились в стайку, шевеля плавниками.

– Гусь в кувшине. Человек в мире. Телепат в социуме. Сознание внутри тела. Под шелухой сознания – флейтистка на холмах. Внутри флейтистки – операционная бригада. Полагаю, это не предел. В кувшине – гусь, в гусе – кувшинчик, в нем – гусенок, в нем – микро-кувшин, в котором яйцо, в котором зародыш гуся…

– Разве это имеет отношение к свободе? – спросил Старик.

– Разве кувшин можно разрушить? – спросила я. – Назовите кувшин Вселенной, и гусь свободен!

Тераучи Оэ воздел руки к темным небесам:

– А от меня, от меня-то вы чего хотите?

– Как – чего? – опешила я. – Чтобы вы признали мой ответ правильным!

В ответ он показал мне невежливый, огромный, как луна, кукиш.

– Дудки! Я могу выслушать ваш ответ. Могу приобщить его к коллекции. Могу даже сказать вам по секрету, что ваш бред – редкий экспонат. Но если кто-нибудь когда-нибудь придет ко мне с вашим ответом…

На этот раз кукишей было два.

Он умер в позапрошлом году, добрый великан, спаситель гусят. Зубами я выгрызла у руководства клиники отпуск за свой счет. Тараном пробила сопротивление кассиров, заполучив билет из резерва. «Герцог Лимбах» – ирония судьбы! – прибыл на Сякко строго по расписанию. И всё-таки я опоздала.

Его похоронили вчера.

На кладбище я была не одна. У свежей могилы стоял Яцуо Кавабата. За минувшие годы он сделался законченным франтом. Костюм от Бердье; запонки из розового жемчуга, шейный платок с бриллиантовой булавкой в узле. Я рядом с ним выглядела бедной родственницей. Он рядом со мной… Модный манекен; грустный клоун.

– Рад тебя видеть, Химера.

– Здравствуй, Бритва.

Больше мы не разговаривали. Стояли, думали – каждый о своем. В защитных блоках не было нужды. Ни я, ни Бритва не позволили бы себе и шагу сделать без разрешения. Да и не сумели бы, если честно. Я положила на холмик розу – одну, багрово-черную. И услышала: флейта. Только флейта, больше никого. Мягкий, густой тембр. Шорох и шелест, как часть мелодии…

Прочие оркестранты Сякко молчали, как и мы.

– Знаешь, Химера, – сказал Бритва, уходя. – Можно жить и впятером.

– Можно и одному, – ответила я.

– Можно. Вот без одного – труднее.

Я проводила его до ворот.

На окне, полускрытая шторой, цвела герань.

– Солнышко, – улыбнулся пациент, забравшись в кресло с ногами. – Люблю.

– Солнышко, – повторила Регина.

Ее интересовали ассоциации.

– Слоники. Хоботы-лучики.

На комоде – ореховом, с гнутыми ножками – и впрямь стояли шесть фарфоровых слонов. Задрав хоботы к небесам, они трубили побудку. За слониками, притворяясь пейзажем, расположилась старинная фотография в рамке. На ней конопатый сорвиголова лет десяти хвастался рыбиной, пойманной на спиннинг. Добыча была раза в три больше рыбака.

– Лучики.

– Мама. Нельзя рвать наволочку. Нет, нельзя.

Пациент еще раз улыбнулся.

– Нельзя.

Улыбка поблекла.

– Нельзя. Можно.

Ухмылка. Жестокая, хищная, как осколок стекла.

– Нужно. Мама. Рвать наволочку.

И хитрый, быстрый – удар хлыста – взгляд исподтишка:

– Нужно. Рвать, да.

Регина обвела жестом кабинет:

– Нравится?

Ухмылка стерлась. Герань, комод, слоники.

– Да. Нет. Да.

– Хочешь, я тебя поцелую?

– Ага, – согласился пациент. – Хочу. Не хочу.

Борьба желаний исковеркала лицо – и закончилась победой:

– Хочу. Ага.

Присев на корточки рядом с креслом, Регина целомудренно чмокнула пациента в пухлую щечку. Тот блаженно зажмурился, сразу став похож на кота, пригревшегося на летнем подоконнике. Губы Регины скользнули ниже. Острые зубки прикусили кожу на шее. Ага, вот и сонная артерия. Слюна пошла в кровь, кровь пошла в мозг.

Миг – и пациент крепко спит.

Комната, словно тоже попав во власть общего наркоза, изменилась. Старомодный уют уступил место ледяной стерильности оперблока. Где ты, герань? – лампы холодного света. Где вы, слоники? – консоль жизнеобеспечения. Эй, кресло! – стол-гравимех полифункциональный. Комод, ау! – диагност-центр. Было время, когда Регина пыталась разобраться, какие личностные мотивы психира формируют оперблок «под шелухой». Обращалась к специалистам, заказывала дорогостоящие консультации, и всё для того, чтобы узнать: зря тратишь время и деньги, дурочка. Тьма сомнительных гипотез; ни одной устойчивой теории.

Ее оперблок до начала операции отражал чаяния пациента. Самое уютное место, какое мог себе вообразить больной. В принципе, следовало поблагодарить судьбу за такой нечаянный подарок. Слоники с геранью – или танцплощадка с баром, как в случае с одним веселым шизофреником – служили хорошую службу. У большинства психиров оперблоки были стационарны: дом с ширмами у Кавабаты, студия скульптора у Юсико, храмовый зал у Старика. Им приходилось успокаивать пациента – человека как правило, капризного, – попавшего в непривычную обстановку. У доктора ван Фрассен, баронессы медицины, пациент успокаивал себя сам.

Она подошла к столу.

…встала у консоли жизнеобеспечения.

…сыграла фугу на сенсорах диагност-центра.

…подготовила реанимационную капсулу.

…эн-стимуляторы.

…всё.

Ребенок на столе был важной персоной. Санг-Жерар Талела, почетный гражданин Хиззаца (с момента зачатия). Полковник конной гвардии (записан в полк с первым криком, в чине поручика). Агунг – наследный князь – Малой Семанты. Камер-юнкер императорского двора. Пожизненный «столп земли». Кавалер ордена Перепела, с алмазами и бантами. Сын Розалинды Берсаль-Талелы, меценатки галактического значения, и Нобата Ром Талелы (славьте имя его!). Внук верфевладельца Жан-Пьера Берсаля, способного выстлать ассигнациями трассу от Хиззаца до Ларгитаса – и его высочества Пур Талелы XVI (трижды славьте имя его!). Младший в длинном ряду братьев и сестер, последыш, самый любимый, самый-самый…