Василий Владимирский - Лучшее за год III. Российское фэнтези, фантастика, мистика

Я козявку за руку взял, еще раз по шее стукнул, чтоб не пищала, и через трупы стал пробираться к той двери, через которую «чемоданы» в вагон вошли, — она так раскрытая и стояла. Когда добрались, выглянул наружу, смотрю, а там никакого другого вагона нет, а наш-то был не последний, я точно помнил.

Я осторожненько спрыгнул вниз, козявку руками принял, а в ней никакого весу. На спине у нее, только тут заметил, рюкзачок был маленький, детский, розовый, с картинками малолетними. Я тут же про него и забыл, козявку между рельсов поставил, приказал никуда не деваться и не пищать, а сам по-шпионски выглянул из-за вагона посмотреть, что там делается.

Там ничего не делалось. Там среди тундры стояли два вагона — наш и еще один, в котором, я знал, такие же, как мы, ехали, у которых проблемы с эвакуацией. А больше ничего. Ни лайнера, ни бустера, одна тундра вокруг, да рельсы ржавые под ногами, совсем не такие блестящие, как те, по которым лайнеры ездят. Да еще облака сверху, грозные и быстрые, как в кино.

Почему так вышло, что мы сюда попали и не заметили, как лайнер свой потеряли, я, хоть убейте, не понимаю. Ведь должны были быть стуки, скрипы, толчки, а ничего этого никто не заметил. Я вообще многого не понимаю, что происходит. Не понимаю, как это можно убить человека, не тронув его ничем, ничего не сделав ему, чтобы просто только одно молчание на две секунды, и конец, и даже никакой крови. Как можно отрезать голову человеку, тоже без крови, и не ножом, а просто докоснувшись до шеи приборчиком, похожим на телефон, вот не понимаю, и все. Не понимаю, что мама в дяде Вите нашла и чего она так за него держалась, не понимаю, какая радость дяде Вите была от того, что он так ее под себя подмял. Не понимаю, почему компьютер работает, почему собаки не такие, как мы, и что это за такое — глобальное потепление, которое надо взрывами отгонять. Не понимаю, куда люди деваются после смерти, ведь не может же быть так, чтобы они просто исчезали со всеми мыслями внутри головы. Я долго перечислять могу, чего я не понимаю.

Мне говорят, это оттого, что я маленький и дурак. Но, во-первых, я совсем не маленький, если жениться собрался, пусть даже и не получилось пока жениться, потому что уволокли невесту, разлучили, но все-таки. Во-вторых, я не дурак, я книжки читаю, и сетевые, и даже бумажные попадались, да мне и дядя Витя, хоть у нас с ним были отношения просто жуть никуда, тоже иногда говорил, что я хоть и сволочь, а все-таки не дурак (я-то себя сволочью не считаю), и что даже хорошо, что я не понимаю многого, и что те, кто все и обо всем понимают, что вот они-то самые дураки и есть.

Словом, я, как дядя Витя иногда любил говорить, пребывал в полном недоразумении. Единственное, что я понимал четко, так это то, что нам с козявкой надо срочно ладить лыжи отсюда куда подальше, пока «чемоданы» свою работу во втором вагоне не закончили, даже думать было страшно о той работе, и нас не отловили на ржавых рельсах.

Я козявку в охапку — и к лесу что было мочи. Мочи, правда, было не очень много, потому что я хоть и не маленький, но еще окончательно не развился и мускулов как следует не набрал, да и день был очень тяжелый, утомил меня этот день. Утомил и физически, и психически — я имею в виду убийство мамы и дяди Вити.

Сначала бежали, потом шагом пошли. Козявка больше не пищала, она рядом шла, не отставала, хотя я видел, что ей трудно за мной угнаться, дышала тяжело, но вдыхала уже не басом, немножко успокоилась после того вагона с голыми трупами.

Потом, когда уже далеко отошли, вдруг голос у козявки прорезался. Говорит:

— А меня Ликой зовут. А тебя?

— Лешка, — сказал я. — Молчи теперь, береги дыхание, нам еще далеко.

— Ага, — сказала козявка и замолчала. Правда, ненадолго. — Это меня мама так назвала, Ликой. Вообще-то я Анжелика. А кто Анжеликой назвал, я не знаю. Наверное, Бог. Мне такое имя не нравится, Анжелика. Длинное.

— Молчи, сказал! Задохнешься.

— Ага.

Минут через пять снова:

— А эти дяди в поезде, которые хулиганничали и Baccy убили. У них трудное детство было, да?

— Да, — твердо ответил я. — У них было очень трудное детство. И у тебя будет, если ты сейчас же не замолчишь.

— Ага. А Васса… я сейчас быстренько скажу, чтоб ты понял, а потом опять замолчу, честное слово! Васса — это тетя, у которой я живу, потому что папа с мамой в командировку уехали. Мы в городе живем, а она в деревне. Она мне даже не тетя, а так, родственница. Я ее не люблю, потому что злая, но все равно жалко.

Я даже остановился. Чтоб не как-нибудь, походя, по шее ей врезать, а по-настоящему, от души, чтоб надолго в памяти запомнила. Лицо у нее было маленькое, растерянное и очень серьезное, и она немножко себе внутрь смотрела — не как те, которые на вокзале, а так, немножко, но мне все равно очень не понравилось.

Козявка тоже посмотрела на меня и тоже остановилась.

— Все-все, я молчу. Все сказала, что хотела, а теперь буду молчать.

Я сказал:

— Привал.

И мы одновременно рухнули в мокрый мох, потому что очень устали. Козявка сказала:

— Мне что-то холодно. Все-все, я молчу.

— Когда холодно, это значит, что требуется сугрев, — повторил я одно из идиотских дяди-Витиных изречений, придвинул ее к себе и обнял. Она тоже прижалась. Сразу стало теплее. Правда, не так, чтоб намного, ночи в мае жаркими не бывают, но все-таки. — Во как, — сказал я.

— Ага, — сказала козявка, — Здорово.

И хотя мы с ней жуть продрогли, хотя голод и жажда вдруг стали мучить, раньше как-то не до них было, заснули сразу. Проснулись, когда светать начало, в это время всего холодней, прям колотун.

Я стал ладить костерок, потому что вечная зажигалка всегда с собой, это закон. Потом сходил насобирал морошки, принес:

— Угощайся.

— Спасибо, — говорит, — я не буду. Я лучше конфетки.

— Конфетки, конечно, лучше, — говорю, — да где ж их взять?

Тут она меня огорошила:

— А у меня их целый мешок, в дорогу насобирала. И вода есть, хочешь? Только она не сладкая, сладкой не было.

— Чи-вооо?!

Я покачал головой — ну и дура! Целый мешок конфет у нее, да еще и вода «несладкая», а она молчала. Взял ее рюкзачок, расстегнул посмотреть — и правда! Гора конфет разных и баклажка пластиковая с водой. Хотя она маленькая была, баклажка эта, грамм на сто пятьдесят. Но это неважно, с водой в лесу проблем нет, да и с едой тоже, если умеючи, а для меня он сызмальства дом родной, не пропаду. Тем более конфеты, они хоть и не еда, но аппетит здорово отбивают.

Пожевал конфет с морошкой, пару глотков воды сделал, встали, пошли.

Козявка помолчала-помолчала, потом говорит:

— А я вопрос задам, можно?

— Можно, сейчас не задохнешься, ведь мы сейчас не быстро идем, так что задавай свой вопрос, — отвечаю.

— А куда мы идем?