Василий Владимирский - Лучшее за год III. Российское фэнтези, фантастика, мистика

Но ничего, все обошлось. У меня сначала не получалось, она от боли пищала в тысячу раз хуже, чем в том вагоне, так я разозлился, дернул изо всей дури, что-то там щелкнуло — и порядок! Ф-ффуух, я чуть опять не заплакал от облегчения.

А козявка сразу обмякла.

Или ночь была теплее, чем первая, или приспособились мы к холоду, я не знаю, но как-то легче было, чем в первый раз. Может, из-за костерка? В первый-то раз я только утром его развел.

Словом, сидим на бревне, отдыхаем, на огонь смотрим, готовимся опять обниматься для утепления, а козявка вдруг говорит:

— Так можно, я тебе вопрос задам, который утром не задала?

— Ты мне тысячу вопросов назадавала, и все глупые, — отвечаю.

— Не, я тебя спросила, куда мы идем, когда ты сказал, что мы идем, а спросить я хотела совсем другое.

— Ну, задавай. — Я тогда немного размяк и подумал себе, пусть спрашивает, почему бы и нет.

— Вот смотри, — сказала она, — глобальное потепление, да? И край наш выбрали, чтоб против него взрывы устраивать, потепление отгонять. Так?

— Ну, так.

— А перед взрывами всех людей отсюда вывозят.

— Эвакуация называется.

— Да, эвакуация. И значит, никого здесь не останется из людей, правильно? И, я по компьютеру слышала, после взрывов тоже никого не пустят, очень долго пускать не будут, может, сто лет, а может, и двести. Так?

— Ну, так.

— И тогда получается, что мы с тобой здесь будем совсем-совсем одни. Только ты и я, и больше никого вообще на свете не будет. Правильно?

— Нет, ну как же не будет? В других местах будет сколько угодно.

— Не, я говорю про эти места. Как будто эти места и будут для нас вместо целого света. Ведь ни лайнеры, ни пароходы, ни самолеты здесь ходить больше не будут, нам никуда отсюда будет не выбраться, эти места будут для нас словно как целый свет, так?

— Ну… вроде так.

— А значит, если повезет, мы останемся здесь…

— Да, это если нам очень крупно повезет.

— …останемся здесь одни, как Адам и Ева из той книжки.

Я не понял.

— Кто-кто?

— Ну, бабушка мне еще читала. Там их кто-то выгнал, они остались одни и стали рожать ребеночков и народили целое человечество. А раз мы остались одни, то нам тоже надо народить человечество.

Не нравился мне такой разговор. Единственное, чего мне хотелось в тот момент, — это побыстрей обняться для тепла и заснуть.

— Тебе что, — сказал я козявке, — одного человечества мало? Ты еще одно такое же родить хочешь?

Она ответила сразу, не думая:

— Конечно! Только это будет человечество не еще одно такое же, а просто одно. Здесь же человечества нет, правда?

Я тоже ответил сразу, причем на полном серьезе:

— Не, я так не играю. Мне не надо ни одного человечества.

Козявка немного подумала и рассудительно сказала:

— Ну и ладно. Не надо так не надо. Но хоть одного ребеночка нам все равно придется родить. А то лучше еще и двух. Или трех.

Этот дурацко-кретинский треп про Еву, которая родила человечество, и про всех этих ребеночков меня начал злить. Малолетки все-таки утомляют.

— Хорошо, — сказал я. — Трех так трех. А сейчас давай спать. Я устал.

— Спи, пожалуйста, — сказала козявка. — Но сначала ты мне воткнешь.

Я даже спать расхотел от неожиданности.

— Я не понял, что я сделаю?

— Воткнешь. Чего тут непонятного?

— Что значит «воткну»? Что, куда?

— Ну, вставишь. Остальных слов я не знаю, остальные плохие.

Я понял, но не поверил, что понял.

— Вставлю? Тебе?!

— А кому же еще? Без этого ребеночки не родятся.

— Ни фига себе, какая продвинутая молодежь пошла! — сказал я. — Тебе ж сколько годков, деточка?

Тут она меня снова жуть огорошила.

— Четырнадцать, — говорит.

— Врешь!

Я на нее посмотрел при костре — какие там четырнадцать! И двенадцать много сказать! Но смотрит серьезно, даже от обиды надулась.

— Я, — говорит, — неправды не говорю никогда. Иногда, правда, не всю правду говорю, но иначе молодой женщине и прожить нельзя. А маленькая, потому что расту плохо. Мне в апреле исполнилось. У меня месячные уже два года как начались. Так воткнешь?

— Нет.

— Ну и ладно, — сказала козявка. — Нет так нет. Значит, завтра.

Вы не подумайте, что я ангел какой-то небесный с крылышками. Я как раз в том возрасте, когда очень хочется с девочками, просто даже иногда снится. Просто даже иногда… а, ладно. Я и Вале хотел «воткнуть», мы с ней и договорились уже. Но у меня вчера маму убили и дяде Вите голову отвалили, и Валя, хоть и потерял я ее, но она ж невеста моя, а я буду там кому-то «втыкать». Тем более козявке. Нехорошо. Она малютка еще, пусть хоть что говорит про возраст, а сюсюкает так, будто ей не четырнадцать, не двенадцать, а все восемь, не больше, там и втыкать-то еще некуда. И потом, я ведь в ее слова насчет того, что мы одни в мире остались и что теперь нам вдвоем жить до самой смерти, серьезно поверил, поэтому как же я такой малявке «втыкать» буду, еще испорчу ей что-нибудь, и тогда детей вовсе у нас не будет — нет, так нельзя. Да и стеснялся я, если честно.

— Все равно ребеночков надо делать. Хочешь не хочешь, — сказала козявка.

Она придвинулась ко мне, обняла и тут же заснула. И я сразу после нее.

Назавтра мы пошли по ржавой «железке» дальше. Нога у козявки все равно болела, хоть я и вправил ей вывих-то. Я ей тогда палку толстую отломал, но она и с палкой сильно хромала — ойкала, морщилась, еле шла, так что я ее все равно почти все время на закорках тащил. Устал — жуть, еще больше, чем в прошлый день. Чай травяной если и помог, то не очень сильно — сморкался, кашлял, да и голова болела. Да еще дождь пошел.

К полудню рельсы вдруг кончились, я немножко даже растерялся, но потом увидел впереди просвет между деревьями, прямо там, куда рельсы вели, пошел на просвет, а тут лес и кончился. Смотрю, а поперек еще рельсы положены — настоящие, блестят как новенькие, и, как положено, на высокой насыпи, по обе стороны от них лес стоит, а вдоль никаких деревьев.

Мы просто жуть обрадовались, хохотать стали и обниматься, я ведь на самом деле не верил, что к «железке» выйду.

— У меня уже и нога не болит! — кричит под дождем козявка.

— А у меня голова!

Сели, смотрим, радостные.

— А теперь куда? — спрашивает.

Я так солидно ей отвечаю:

— Это еще надо решить, в какую сторону Литвиновка. Вроде бы в эту. — И я махнул налево рукой.

Как раз наоборот была Литвиновка, направо, в другую сторону, это я чуть потом понял, как отдышался, потому что, хоть солнца не было, я все равно умел находить, где запад, а где восток, меня дядя Витя как-то научил. Сначала-то отец учил, да я не запомнил.

Пошли. У нее нога болит, у меня голова.

Только пошли вдоль рельсов, как вдруг слышим — впереди шум какой-то. И приближается, как тот грохот. Мы в кусты попрятались, смотрим.