Александр Зорич - На корабле утро

До отбоя оставалось два часа. Комлев аккуратно почистил и развесил на плечиках форму, с удовольствием переоделся в штатское и отправился искать приключений (в те минуты он еще стеснялся признаться себе в том, что ищет Любаву, а вместе с ней пусть временное, но утоление печалей).

В кают-компании было накурено куда сильнее, чем давеча.

Играла негромкая музыка – с простыни экрана над стойкой муромская фолк-звезда Травинка в расшитом люрексом сарафане и панированном жемчугом кокошнике пела о рябинах, калинах, сиренях и о том, как ей среди всей этой развесистой ботаники тужится о миленьком.

Компания немолодых мужичков, чьи упитанные спины казались плотно пригнанными одна к другой, громко праздновала чей-то день рождения. Жирные складки на их повернутых к Комлеву шеях, казалось, тоже улыбаются и празднуют.

С мягкой грустью Комлев посмотрел в сторону выгородки с мексиканской пустыней, где вчера они с Любавой…

Но никакой Любавы там, конечно, не было. Двое инженеров в погонах, сидевших друг напротив друга, как давеча и они, обсуждали турнирную таблицу. Конечно, «Зайцы» против «Звезды»…

– Едритская сила! Да ты не знаешь Скрыпника! Он твоего Ахонена порвет, как тузик грелку! – убеждал первый.

– Да куда ему рвать?! У Скрыпника травма голеностопа была! Ему бы до конца матча продержаться!

– Ставлю сто целковых, что порвет!

И так далее.

Разговор инженер-офицеров навел Комлева на неглупую, как ему показалось, мысль. Отчего бы не присоединиться к клубу усердных приверженцев пинг-понга, который заседает, если верить Любаве, где-то возле бассейна?

Сам он играть в настольный теннис не умел и учиться не собирался. Но там был шанс перекинуться хотя бы парой слов с кем-то из знакомых… Отвлечься – ну хотя бы на чуть – от всего того, что предстоит завтра. Отключить проклятую «обратную связь» с событиями, которые еще не произошли, но, будь им неладно, обязательно произойдут!

Куда идти – он не знал, понадеялся на свою интуицию и на указатели, с которыми, надо отдать должное командованию «Урала», на корабле был порядок.

Но понадеялся он напрасно. Комлев долго слонялся вокруг пустующего (да оно и понятно – скоро отбой!) бассейна на ледовитом арктическом ветру, пока не уткнулся в едва притворенную дверь. Из щели в сумрак глухой выгородки изливалась полоска желтого света.

Комлев толкнул дверь и оказался в длинном коридоре, покрытом прорезиненной ковровой дорожкой – она мягко постанывала с каждым его шагом.

В коридоре было тепло, даже жарко.

«Сауна мужская», – прочитал Комлев на указателе. «Сауна женская».

«Раздевалка для посетителей женской сауны»…

Комлев не собирался слоняться злыднем по беспечным банным пространствам. И если бы не уверенность, что он уже недалеко от цели и вот-вот набредет на тот баснословный зал «с тремя дюжинами пинг-понговых столов», о котором упоминала вчера Любава, он вновь вернулся бы к бассейну!

«Хоть бы служительница какая-то… Или уборщица… Или кто тут у них? Можно было бы спросить!»

Но в коридоре было тихо и пустынно, как в иных триллерах перед плановым явлением Зла.

«Раздевалка бассейна», – прочел Комлев.

Еще за несколько шагов до следующей незакрытой двери Комлев услышал сдавленный звук женских рыданий. Там внутри кто-то был.

Потом Комлев не раз возвращался мыслью к этой сцене, силясь понять, что же подтолкнуло его к дальнейшим, надо признать, достаточно странным действиям.

Он постучал. Ему не ответили. Он рывком распахнул дверь.

Да, женская раздевалка. Блестящие лужицы на полу. С обеих сторон – запирающиеся многоэтажные шкафчики для одежды, серые, как тоска постового милиционера.

Две длинные деревянные лавки, стоящие параллельно по центру – словно два рельса.

На одной из лавок сгорбилась, положив лицо на колени и обхватив руками голени, молодая женщина.

Ее черные длинные волосы были скручены пучком на затылке и перехвачены заколкой в виде перламутровой бабочки.

Блестящий, насыщенного лазурного цвета закрытый купальник с низким вырезом на спине. Матовые бугорки позвонков.

Спина женщины вздрагивала в лад рыданиям.

Нежная жалость затопила сердце Комлева, когда он узнал Любаву.

Он тихо вошел. Повернул защелку на двери. «Извините, идет уборка», – высветилось на табло с той стороны.

– Любава… Я, наверное, не вовремя… Но мне показалось…

– Владимир? Здесь? Господи, да как вы здесь очутились?! – досадливо выкрикнула красноглазая, с припухшим лицом Любава.

Однако уйти не потребовала.

Комлев осторожно сел на лавку рядом с ней.

– Это женская раздевалка… Вы вообще соображаете?

– Сомневаюсь, что кто-то, кроме вас, отважится принимать ванны при температуре воздуха плюс три за час до отбоя… Кстати, в бассейне нет ни одной живой души.

– Да какая разница! – вспылила Любава и закрыла руками лицо цвета перезрелой малины.

– Вот именно.

Некоторое время они сидели молча.

Любава по-прежнему надрывалась, хотя, как показалось Комлеву, чуть менее исступленно.

Комлев хорошо знал женщин. И он любил их разными, настоящими. Он знал, если у женщины нет ребенка, плакать так неистово она может только из-за любви – несчастной и бессмысленной. Только эта священная рана способна так кровоточить.

Но от вопросов – эта ли рана, кто ее нанес, не тот ли «один парень», с которым Любава «рассталась навсегда», Комлев благоразумно воздерживался. Что толку в знании ответов? Что они изменят? Чему послужат?

Он сидел, скрестив на груди руки, и разглядывал узоры, выложенные разноцветной смальтой на полу раздевалки.

Здесь Нептун с бородой как у Поведнова водит хоровод с тремя блудливыми русалками. Там два дельфина кажут над волной свои блестящие, глазурованные пуза…

– Скажите что-нибудь… Чего вы молчите? – вдруг попросила Любава севшим голосом.

– Любовь – это единственная форма рабства, которая выше свободы, – спокойно произнес Комлев, глядя в пустоту перед собой.

Любава шморгнула носом.

– Но это ведь не вы придумали? – спросила она со странной настороженностью.

– Не я. Но разве это имеет значение?

Любава молчала. Комлев стащил с лавки широкое махровое полотенце с изображением счастливого белого медвежонка, эмблемой «Урала», и накинул его на озябшие плечи Любавы, покрытые пупырышками гусиной кожи. Не поворачивая заплаканного лица, Любава кивнула в знак благодарности.

– Скажите, Владимир, а как вы себя утешали, когда у вас… в общем… ну с женой не ладилось?

– Я скучный человек, Любава. Одно слово – военный. Поскольку сочинить что-нибудь самостоятельно я не способен, я утешал себя чужими словами. Был такой английский поэт – Оден. Моя мама его много переводила. Она у меня была переводчик, хоть и попадья…