Андрей Ливадный - Ответный удар [= Последний из бессмертных]

Первый взгляд на мир…

Очередное перерождение.

Над головой, в туманной дымке силового поля в медленном и бесконечном танце извивалось нечто, отдаленно похожее на непомерно-большой иероглиф, или, если быть точнее, — на кристаллическую змею, тысячу раз свернувшуюся в кольца.

Вокруг змеящегося сгустка кристаллов, образуя исполинских размеров круг, тянулись неисчислимые сегменты камер биологической реконструкции.

Несколько тысяч отдельных ячеек, в которых зрели новые тела избранных, молчаливой стеной окружали причудливо изгибающееся скопление кристаллов, хранящих копии сознания бессмертных существ.

Гоур лежал неподвижно.

Как часто бывало после «пробуждения», он не хотел шевелиться и долго не мог оторвать взгляд от неторопливых метаморфоз медленного танца кристаллической змеи, окруженной напряженным мерцанием силового кокона; движение тысяч кристаллов завораживало, притягивало к себе, заставляя мышцы напрячься, а пальцы рук, — непроизвольно скрестились в древнем знаке, хотя Гоур прекрасно знал: в Сердце Харма не присутствовало ни грамма мистики, никаких чудес или потусторонних сил. Все протекало строго в рамках технологий, некогда разработанных двухголовыми умниками, потомки которых до сих пор прилежно обслуживают комплекс, давно позабыв, что изначально он принадлежал их предкам…

…

Расслабленные мысли пришли, затем отхлынули, как отступает пенистый прибой от стен Сердца Харма во время штиля.

Очередное пробуждение между вечностью прошлого и бесконечностью будущего.

В молодом энергичном теле очнулся разум дряхлого, циничного существа, давно утратившего интерес к суетливым порывам души.

В подобные минуты Гоур испытывал смертную тоску. Все радости и горести физического существования давно утратили чувство новизны. Все самые острые переживания стали скукой. Что в мире может удивить или испугать его?

Жесткое ложе биореструктивной камеры внезапно отозвалось на мысль крупной дрожью, в которой ощущалась ритмика непонятной мощи. Гоур впитал ощущение, как пересохшая губка вбирает капли влаги. Неужели в Сердце Харма появилось нечто новое?

Мысль помогла ему собраться с силами и сесть.

Медленный танец извивающихся спиралей лже-логриса более не привлекал его.

Незыблемые стены Сердца Харма вновь содрогнулись от удара чудовищной силы. Гоур тяжело перевалился через борт камеры биореконструкции, затем встал, дрожа от холода.

Мимо пробежали вооруженные воины-инсекты. Никто из них не обратил внимания на реинкарнированного Гоура. В другое время подобная непочтительность стоила бы насекомым жизни, но сейчас хараммин лишь проводил их долгим пристальным взглядом. В глазах бессмертного стыл огонек злой заинтересованности — впервые за множество веков он наблюдал нечто необычное сразу по пробуждении.

Из- за временного «отсутствия» он, оказывается, пропустил очень много событий.

Гоур в отличие от воинствующего крыла Квоты, не знал о тщательно подготовленной, но все же провалившейся атаке на человеческие миры, — в последнее время он был занят собственными проблемами в подвластных ему лично системах скопления О'Хара, и сейчас, очнувшись после реинкарнации, с болезненным, настороженными любопытством внимал отголосками ответного удара объединенного флота возрожденной Конфедерации Солнц.

Гоур не знал в тот момент очень многого. Ему было неведомо, что разрушенный три миллиона лет назад Логрис восстановлен, Вуаль логрианских устройств прорвана, но древний рассудок, очнувшийся в молодом теле, тут же шепнул: спасайся, беги, разбираться в причинах происходящего будешь потом, когда окажешься в безопасности.

Бессмертный покинул зал реинкарнаций за четверть часа, до того, как туда прорвались серв-машины.

Люди пришли, чтобы уничтожить лже-логрис и положить конец владычеству Харамминов в скоплении О'Хара.

Гоур успел вовремя укрыться, спастись от гибели, еще не осознавая, что стал обыкновенным смертным и единственным из Квоты, кто пережил ответный удар человечества.

Когда взлетал истребитель, управляемый Таманцевым, в суматохе никто из ганианцев не обратил внимания на высокого сухопарого старика элианской наружности, который, устроившись неподалеку от древнего взлетного поля, на засыпанном песками почти под крышу здании диспетчерского пункта, с невозмутимым спокойствием наблюдал за стартом.

В его глазах отражались вспышки всепожирающего пламени, но их водянистый, старческий блеск не выдавал эмоций, словно неподалеку происходило некое театрализованное шоу, надоевшее ему до смерти.

Скрестив ноги, он сидел, отрешенно наблюдая за тускло сияющей в ночи сферой голографического монитора, спроецированной его кибстеком. [15]

«Фантом» оторвался от короткой взлетно-посадочной полосы; со стороны расчищенного от песка пространства раздавались крики и стоны, — взрывная волна, уничтожившая препятствия, покалечила нескольких ганианцев, находившихся в оцеплении, а старик продолжал наблюдать, — теперь его взгляд полностью сосредоточился на призрачном устройстве вывода данных, где внезапно начли появляться понятные только ему знаки разрастающейся с каждой секундой схемы.

Яркая точка аэрокосмического истребителя исчезла, растворилась на фоне звезд, щедро рассыпанных по ночному куполу небес, на земле продолжала бушевать ярость людей и пламя пожара, охватившее обломки трех машин, а в глазах старика отражалось лишь спокойствие, да символы забытого языка, прочесть которые не смог бы ни один лингвист.

Наконец, когда управляемый Таманцевым истребитель ушел в гиперсферу, на схеме, отображавшейся в глубинах голографического монитора появились тонкие линии, соединявшие между собой пять пульсирующих точек.

Четыре из них располагались на разном удалении друг от друга, тонкие трепещущие линии сходились в пятой, словно являлись курсовыми нитями некогда проложенных маршрутов.

Сфера монитора внезапно разделилась на несколько секторов. Рядом с пространственной схемой появилась трехмерная карта поверхности Ганио; на удалении от существующего в современности мегаполиса внезапно появился крупный непонятный знак.

В глазах старика впервые появилось выражение чувства.

Не удовлетворение сделанным, не радость какого-то открытия, а злобное почти мистическое торжество, такое глубокое, темное, что…

Он вздрогнул.

Сзади на плечо легла рука, и гортанный голос на ломанном интеранглийском произнес короткую фразу:

— Пойдем. Хозяин хочет говорить.

Старика передернуло на слове «хозяин», но он сдержался, продолжая отыгрывать маску невозмутимости.