Иэн Бэнкс - Черта прикрытия

— Вряд ли они орудуют в этом фабрикаторе, — резонно заметил корабль. — Я пошлю его идент-код на Первичную Контактную Площадку, чтобы они пометили этот фаб как подлежащий стерилизации.

— Даже не думай. Мы сами с ними справимся.

Корабль, казалось, хмыкнул вокруг нее: это увеличилось ускорение. Она почувствовала, как ее тело отвечает на возросшую нагрузку. Большую часть перегрузок, которым подвергался корабль, удавалось смягчить так, что от них не оставалось и следа, но, если на некоторые аспекты гравиизоляции закрывали глаза, им удавалось перемещаться куда быстрее. Корабль ворвался в поле высвобожденных компонентов Диска, устремившись в самую середку тороидальной структуры, пронесся мимо темной громады фабрикатора. Она задумалась, сколько еще проявлений у этой дилетантской инфекции, как долго они еще смогут бороться с распространением Вспышки.

Был и другой выход. Выход есть всегда. И это решение позволяло сохранить жизни Лану и остальным; они просто могли выйти из драки и всецело поручить усмирение инфекции машинам. Кроме того, в котором она летела, у них имелось еще двадцать дроно- или самоуправляемых кораблей, и все они сейчас пытались прижечь Рой, по большей части тщетно. Если бы люди бросили операцию и отошли покурить, корабли бы продолжали сражаться до тех пор, пока оставался активен и боеспособен единственный выгруженный член команды каждого судна, он же и командир. Без биологических компонентов на борту кораблям было бы легче разгоняться и маневрировать на высоких скоростях. В пылу сечи они бы вряд ли существенно пострадали. Корабли отдавали должное преимуществам некоторых полезных аспектов человеческого мышления, как то: распознавание сложных образов, самоконцентрация на цели и реакция на болевые раздражители. Безусловно, человеческие компоненты кораблей выполняли некоторую полезную и важную работу наряду с искусственными интеллектами, но в глубине души любой сотрудник миссии понимал, что войну эту ведут машины против машин, а люди в нее влезли просто затем, чтобы потешить самолюбие. Участники-наблюдатели: они вмешались, потому что не вмешаться почиталось за позор и бесчестье. В долгосрочной, крупномасштабной перспективе это был просто небольшой показательный пример для всех, кто интересовался ответом на вопрос, а сводится ли Культура к одним машинам или за ними есть кто живой.

Аппи это не очень занимало. Полезная или бесполезная, препятствие или подмога, она проживала свою жизнь. Ей хотелось верить, что когда-нибудь, через много лет, у нее будут праправнуки, которых можно будет качать на колене и рассказывать им, как давным-давно прапрабабушка сражалась с мерзкими исчадиями механизированной адской кухни Цунгариальского Диска силами лишь одного — очень сложного, но легковооруженного — микрокорабля, выгруженная в неразрывное мозгоединство с бортовым искусственным интеллектом и более экзотическими видами оружия, призванными как следует разворошить это осиное гнездо. Но это будет другое время, для других чувств. И, несомненно, совсем другая жизнь.

А сейчас она была на войне, и у нее прямо перед носом роились вредители, которых надо было выжечь любой ценой.

Она время от времени размышляла, а чем вообще сможет помочь в этой драке «Палач», который, по слухам, уже на подлете. Ей почти хотелось, чтобы он так вообще и не появился.

Они пришли за ним; он ожидал их появления, и вот они наконец нашли его. Представительница Филхэйн, ее помощник Кемрахт и многие, многие другие (операция постепенно приобрела значительный размах) работали день и ночь, охраняя его от зевак и недоброжелателей. Они увезли его из здания Парламента сразу же после знаменитых слушаний, на которых он дал показания, и постоянно перевозили с места на место в течение следующих нескольких недель; он редко спал две ночи подряд под одной крышей.

Он останавливался в огромных аппартаментах на верхних этажах небоскребов, принадлежавших тем, кто сочувствовал их делу, ночевал в дешевых гостиницах на обочинах шумных сверхскоростных трасс, жил в плавучих домах на глади мелководных лагун у самого моря, а последние две ночи провел на старой даче в горном лесу, где представители высшего и высшего среднего классов сотни лет назад, когда еще не было изобретено кондиционирование воздуха, любили отдыхать жарким летом. На дачу вела единственная дорога — узкоколейка, по которой он и прибыл с двумя постоянными сопровождающими, а также немногочисленной сменной командой добровольных помощников и телохранителей, которая теперь повсюду странствовала вместе с ним.

Домик стоял на водоразделе у горного гребня, из него открывался вид на величественные кроны деревьев, простиравшихся до самого горизонта, вдоль которого вытянулось дрожащее дымчатое марево. Его заверили, что в ясный день отсюда видны равнины и даже самые высокие из небоскребов ближайшего мегаполиса, но проверить это утверждение он не смог, потому что погода стояла пасмурная, туманная, влажная, над горами неспешно проплывали нитевидные полосы облаков, временами цепляясь за вершины и как бы оборачиваясь вокруг них, словно тонкие, не очень прочные на разрыв шторы.

Они рассчитывали перебраться в другое жилище уже этим утром, однако ночью сошел оползень и перекрыл дорожное полотно.

Прин стал звездой, как бы ни стыдился этого. Ему было нелегко с этим примириться. Все хотели взять у него интервью, переубедить его, указать ему на ошибки и логические нестыковки в показаниях, поддержать, осудить, спасти, уничтожить, помочь, воспрепятствовать и помешать. В большинстве случаев они стремились добраться до него, чтобы выполнить все вышеперечисленное.

Прежде Прин был ученым, профессором права; он посвятил жизнь теории и практике юстиции. До определенного момента вся его профессиональная жизнь была посвящена теоретической юстиции, но потом он решил поверить свои знания практикой и постепенно втянулся в громкие дела, чреватые скандальными разбирательствами и демонстрациями протеста под окнами университетского кабинета, перешел к полулегальным публикациям на сетевых ресурсах и в конце концов дал согласие проникнуть в Ад, существование которого отрицали все. Кто-то напрямик и по неведению, кто-то же, напротив, прекрасно знал, что там творится, но делал вид, будто не в курсе, потому что в определенном смысле соглашался с самой концепцией Преисподних, с возмездием для тех, кто заслужил посмертную кару. Такие полагали, что Ад — это для других [33] Здесь обыграно высказывание Жана-Поля Сартра L’enfer, c’est les autres («Ад — это другие»). .

Ему было кое-что известно об ужасной реальности этого места: он читал немногочисленные официально опубликованные и незнакомо распространяемые отчеты. Он и одна из его младших сотрудниц отважились проникнуть в Преисподнюю сами, чтобы принести обществу информацию из первых хоботов, рассекретить нежелательную правду. Конечно, их с Чей никто бы не назвал естественными и первоочередными кандидатами на выполнение столь необычной, опасной и устрашающей миссии. Тем весомей должны были звучать их свидетельства, когда и если они вернутся. Они не были одержимыми искателями славы, не подвизались в бульварной прессе, чтобы создать себе сомнительную репутацию, никогда даже не пытались привлечь к себе такой напряженный общественный интерес, какой неизбежно должно было повлечь за собой успешное возвращение из странствий по Преисподней.