Михаил Дубаков - Надрывы

— Да, сказано… но потом! Что будет потом?

Роган пожал плечами, удивляясь мнительности Верховного.

— Ступай, достойный, — Верховный задумчиво посмотрел в окно. — Я прошу тебя никому не говорить о пророчестве до моего разрешения.

— Но что мы будем делать? — изумленно спросил Роган.

— Ждать…

— Но чего?

— Просто ждать. Все! Ступай. Да, не забудь снять с моего секретаря заклятье и извиниться перед ним. Боюсь, он никогда не простит тебе своего унижения, но постарайся все же помириться с ним, — с легкой улыбкой сказал Верховный.

— Непременно, достойнейший, — маг поклонился и вышел.

Верховный снова задумался. Пальцы левой руки нетерпеливо теребили мочку уха, а правой — выбивали дробь на позолоченном черепе. Углубившиеся морщины на покатом лбу и сдвинутые брови красноречиво свидетельствовали о напряженном мыслительном процессе в голове правителя горных троллей, а в грязно-серых глазах отражались алые руны Единственного Пророчества, все еще пылающие в прохладном воздухе каменного дворца.

***

— Миллорд, — тихо просипел Хевр на ухо Герку Мрачному, угрюмо восседающему на троне. — Ссегодня деннь исстины — над мииром вспыххнуло еще одно ссолнтсэ и тонкий мир ссодрогнулся до осснования… Это Единсственное Пророчесство, оно ссбывается. Империя руххнет! Мы так долго ждалли…

— Да, Хевр, мы ждали долго, — мелодичный чистый голос Герка разительно отличался то свистящего шепота Хевра. — Похоже, ты прав, настает время для Клинка Мглы…

— Надо готовиить подданыхх…

— Да, Хевр, займись этим немедленно.

— Миллорд, а может сстоит немного подождать?

— Нет, Хевр! Мы раздавим этих жалких людишек, мы сотрем их в мелкую крошку, мы сожжем и разрушим города, навечно похоронив в земле память о грязном людском племени! Мы растерзаем и вырвем из истории само понятие "человек"! Пусть оно выветрится временем и нашими благими деяниями! Да пребудет с нами звезда Альган!

— Во веки векофф, — прохрипел Хевр, прикладывая шестипалую ладонь к правому сердцу.

***

На балконе внушительного замка стоял старик: высокий, седобородый. На вид ему можно было дать лет семьдесят. Высохшее тело покрывала бледно-голубая ряса с серебристой оторочкой, перевязана белым простым поясом без всяких украшений. Высокий лоб пересекал тонкий ремешок из кожи снежной змеи, мешая длинным, совершенно седым волосам падать на лоб, закрывая небо, только что озарившееся ярчайшей вспышкой. Крючковатые, корявые пальцы правой руки крепко сжимали старый, сучковатый посох с огромным красным камнем в навершьи. Левая рука старика мелко дрожала, должно быть от волнения. Старик прикрыл глаза и тихо-тихо прошептал:

— Началось…

***

Пламенный феникс, пролетая над спокойной черной водой Мертвого озера, вдруг пронзительно вскрикнул и, корчась в агонии, стал терять высоту. Когда до воды оставалось десять метров, феникс затих и через секунду безвольно погрузился в пучину. Облачко пара, вырвавшееся из озера, быстро рассеялось на пятидесятиградусной жаре, унося с собой последние следы гибели величественной и редкой птицы.

А на трехсотметровой глубине глухо лязгнули цепи и заскрипела старая, десятки тысяч лет назад вмурованная в каменистое дно дверь.

***

— Много пороков есть в мире, внучек. Чересчур много, и тебе рано все знать.

"… Сладостным экстазом разливается по нутру предвкушение. Оно обволакивает душу и разум мягкой пленкой сверхчувствительного ощущения будущего, распластавшегося, как на ладони. Оно шепчет на ухо зловеще приятные слова и, покровительственно приглаживает волосы. Предвкушение горячит кровь получше, чем марочное вино и наполняет эйфорией. Расслабленное негой тело с готовностью открывает двери предвкушению и наслаждается, чувствуя, как оно начинает действовать.

Есть еще предчувствие, но оно лишь блеклая тень предвкушения. Оно, порой, пугает, потому что неясные чувства никогда не вселяют уверенности, а неуверенность страшна сама по себе. Предчувствие вызывает дискомфорт, подтачивает изнутри, настораживает. Оно никогда не сможет принести такого же эффекта, как предвкушение.

В предвкушении есть только одна черная грань — когда оно проходит, страшная опустошенность, никчемность и безразличие охватывает мозг. Но на свете нет абсолютных ощущений, все они имеют светлые и темные стороны…"

— Так-то, внучек. Не поддавайся этому чувству, не стоит. Да и ничего путного не выйдет, книга-то не врет, правду говорит.

********************************************************************************

Глава 4.

"Поверить трудно: вдруг — все ложно?!

Трепещет страстной мукой стих…

Но невозмозное — возможно…"

Игорь Северянин "И это — явь?.."

По пустыне шел юноша. На вид ему можно было дать лет семнадцать. Старый потрепанный камзол грязно-зеленого цвета, добротные сапоги, верно, из кожи оленя, простой безликий коричневый плащ, знававший лучшие времена, но при ближайшем рассмотрении можно было разглядеть сложную текстуру водоупорной ткани и почти стершуюся от времени вышивку — такой знак оставляли на своих изделиях высокие эльфы, которые, вроде бы, исчезли из Ренада навсегда. Темно-русые волосы, перехваченные на лбу простым кожанным ремешком, ровным каре ниспадали до плеч. Глубокие темно-синие глаза неотрывно смотрели на зеленый столб света. Правильный нос, резкие скулы и чуть волевой подбородок делали его лицо мужественно-красивым. Высокий и статный, он четко печатал шаги по вязкому осыпающемуся песку.

Всякий, кто встретил бы его, непременно указал бы на дворянское происхождение, несмотря на бедную одежду. Из-за спины торчали оперенные стрелы и добротный охотничий лук, не слишком маленькй, чтобы убойная сила была достаточно большой, но и не слишком длинный, чтобы не мешал ходить по лесу. На черном поясе с медной пряжкой с левой стороны висели "близнецовые" ножны для двух мечей, ярко-синие рукояти которых не производили впечатления особенно богатых. Но сами ножны были украшены золотом, да и кожа, которой они были обтянуты, казалась диковинкой.

Рядом с юношей беззаботно бежал лохматый серебристо-серый пес, высунув наружу влажный розовый язык, пытаясь этим хоть как-то сгладить немилосердную жару. Вдруг пес настороженно отстановился, принюхался и с лаем бросился вперед. Пробежав метров двести, он вновь остановился и лаем начал звать хозяина.

Когда Корни подошел, он увидел человека. Странная облегающая серебристая одежда покрывала все тело. Он лежал, уткнувшись лицом в песок, и не подавал признаков жизни. На запястьях обеих рук мерцали красными огоньками внушительные браслеты. Корни перевернул человека на спину. Копна коротких жестких каштановых волос, всклоченная борода, изъеденное песком лицо и губы, потрескавшиеся от сухости. Худощавое лицо с немного впалыми щеками, высокий интеллектуальный лоб. Тонкая линия жестких губ контрастировала с несколько мясистым носом. Глаза человека были закрыты, а дыхания не было слышно.