Сергей Кусков - Игрушки для императоров

Это вторая причина, почему Бенито лучше не становиться на мое место. Он не знает предела, не видит нормы. Он превратит этот город в грязное болото. А я патриот Хуан. Мне не безразлично, что станет с Альфой в будущем. Наверное, дико звучит из моих уст, но это так.

Дон Кампос глубоко и нервно вздохнул. Да, он разочарован сыном. Но слишком его любит, чтобы не баловать и строго наказывать за проступки. Однако сейчас, когда зашел вопрос о «престолонаследии», он прагматичный глава мафиозной семьи, а не любящий отец. И это правильно.

Он меня огорошил, признаюсь. Вот так, в лоб, говорить вещи, от которых холодеет спина и мороз марширует по коже…

Но ведь правильно говорит! Да, этот бизнес будет существовать, как и любое незаконное, но прибыльное дело. И дону, настоящему хозяину вверенных ему «уровней», нужны эти долбаные принципы. Чтобы не скатиться в пропасть, не стать… Исчадием ада, демоном во плоти.

Виктор Кампос не хочет становиться таким, более того, он не хочет, чтобы таким стал тот, кто останется после него. И эти принципы, действительно, у меня есть.

— А еще у тебя имеется важнейшее на мой взгляд качество, — продолжил он. — Чутье. Ты знаешь, кому что сказать и как из той или иной скользкой ситуации выкрутиться. Это дар, поверь мне, дар богов, не каждому в этой жизни он дан. — И глядя на мое скептически скривленное лицо, добавил:

— Сколько раз за последние пару месяцев ты выходил сухим из опасных ситуаций?

Я хрипло прокашлялся.

— Я считаю, что большая часть моих… Выходов сухим — везение, сеньор. Банальное везение. Я не причастен к ним.

— Везение, друг мой, это тоже дар богов, — нравоучительно поднял палец дон Виктор. — Опасный дар, расслабляющий, к нему нужно относиться крайне осторожно, но тем не менее ценный, незаменимый! И ты только что признался, что он у тебя есть.

Везение и чутье — гремучая смесь, мальчик мой. Из тебя получится хороший сукин сын хефе!

Железная логика. Еще один гвоздь в крышку гроба моих контраргументов.

Я не хотел становиться преемником мафиози, не хотел становиться доном. Но это было интуитивное чувство, неосознанное, если так понятнее — неаргументированное. А этот человек бил именно логикой, аргументами, как тараном, круша в пыль все мои моральные барьеры.

Я буду сомневаться, теперь буду. Думать, взвешивать, оценивать — делать то, чего он добивался беседой. Вряд ли он ждет моего решения прямо сейчас, а значит, своей цели сегодня достиг.

— А как же ваш сын? Бенито? Вы не думали о том, что я… Его… Между нами ведь было много такого, за что я, имея власть, могу…

Это заявление вызвало у дона Кампоса приступ смеха.

— Юноша-юноша, какой же ты еще молодой и наивный!

Он покачал головой и выпустил жирную струю дыма от которой я чуть не задохнулся.

— Поверь жизненному опыту старого вора: будучи одним из крупных боссов, столкнувшись с вещами поистине великими и грандиозными, ты забудешь о детских обидах. Нет, помнить их ты будешь, само собой, но вот эмоции от воспоминаний исчезнут. Что тебе какой-то школьный враг, если от тебя будут зависеть жизни тысяч людей, если не десятков тысяч? Через твои руки будут проходить миллиарды, под твоим началом будет стоять целая армия не обремененных моралью людей, и рядом со всем этим какая-то школьная драка? Детская забава!

Я вновь поежился. К сожалению, дон опять прав.

— Ты не тронешь его, но не только поэтому, продолжил он. — Дело в том, что я стану твоим наставником, духовным отцом. А он — мой сын, а значит, в определенной степени твой брат. Когда я исчезну, ты дашь ему спокойно жить на оставленные мною средства, дашь вести свое дело, если таковое у него будет, как дал бы родному брату, и не позволишь никому мстить ему за мои грехи.

Это важно, Хуанито, это традиция. Я введу тебя в свою семью, ты станешь ее членом, а убить члена собственной семьи…

Он деловито покачал головой. Я его понял.

— Можете рассказать поподробнее, как это будет происходить? — вздохнул я, чувствуя, что желание встать и уйти, не слушая это дурацкое предложение, практически полностью испарилось. И хорошо это или плохо пока не знал.

— Торгуешься? — усмехнулся дон.

— Вникаю.

— Это правильно. Знаешь что, давай я лучше тебе расскажу свою историю, чтобы ты имел представление. Не хочу кормить обещаниями, которые боги могут не дать нам осуществить, а мой пример — это то, что реально произошло и чего не изменить.

Дон Виктор улыбнулся, что-то вспоминая.

— Много-много лет назад на перекрестье улиц Боевой Славы и Рафаэля Идальго работал один юный карманник. Это был везучий сукин сын, и своим везением он компенсировал ошибки и недочеты в работе, которые допускал благодаря юности. Но однажды везение сыграло с ним злую шутку: он украл бумажник у пожилого хорошо одетого сеньора не удосужившись посмотреть на того повнимательнее или попытаться прислушаться к интуиции, как должен делать любой настоящий уважающий себя вор. Поначалу все шло замечательно: украл, сбросил пластик, «поднималы» тут же его оприходовали, считали номера, сообщили куда надо. Но были в кошельке еще вещи: несколько золотых пластинок, визитки и голография молодой девушки.

Пластинки, разумеется, перекочевали воришке в карман, визитки он выбросил не читая, а голограмму оставил себе — на память. Чем понравилась ему та девушка — позже сказать он не смог даже сам себе, но факт, он это сделал.

Обчищенным им сеньором оказался сам Альфаро Белый Волк, команданте, держатель многих районов, включая тот, в котором он работал.

Воришку нашли через два часа, как и «поднимал», и «снимал». Но если «поднималы» и «снималы» открестились — не знали, чей пластик, то воришка этого сделать не смог.

Его распяли над столом, под которым зажгли парафиновую свечу, и на специальных механизмах медленно опускали вверх-вниз. И сквозь приступы боли, сквозь вонь от собственного горелого мяса мальчишка видел, как Белый Волк с умиленной улыбкой гладит вихри и локоны вынутого из его кармана изображения.

Это оказалась даже большей пыткой, чем пытка физической болью. В тот момент воришка осознал, что легкомыслие — смертный грех для вора.

Да, то была его дочь, Хуанито, дочь команданте. Мальчишку спасло то, что он положил ее изображение в карман. Его били тогда, сильно били, пытали, но сентиментальный старик сжалился над человеком, которому запало в душу его любимое сокровище…

Дон Кампос сделал паузу, расплывшись в улыбке.

— Я не любил ее, если хочешь спросить об этом. И она не понравилась мне с первого взгляда. То был простой и бессмысленный порыв юности — положить изображение красивой девушки в карман на счастье. Но после всё это стало не важным. Старик приказал мне на ней жениться, и когда я исполнил требуемое, взялся за меня всерьез, как за сына, обучая всему, что знал. А знал он немало.