Ирина Горбунова - На грани человечности

...Хрипло перекликнулись дозорные на крепостных башнях. И этот нестройный хор словно всколыхнул гнилое полотнище тумана; беззвучно затрещало оно по всем швам, и в разрывы хлынули потоки солнечных лучей. Один лучик нашёл путь и в её келью, прочертил наискось, сверкающим клинком; одним прикосновеньем зажёг Священное Пламя в углу. И ничуть не похоже на Знамение Небесное, и никакие Пророки не горят желанием испепелить богохульную матушку. Одольдо, поди, куда больше крамолы изрёк на своём веку! И жив-здрав доселе, и знай себе грешит по-прежнему!

Как бы там ни было - и смена караула, и утро, внезапно вступившее в свои права, разом отрезвили Бариолу, задвинув безумие ревности в тайный закуток души. Довольно раздумий о грехе и святости. Что проку в них, если есть - просто обманутая, измученная женщина; и есть - просто виновники её страданий. Если просто предстоит большая работа, за которую не стоит и браться без холодного, расчётливого рассудка.

Иначе нипочём не насладиться плодами возмездия.

- Сестра Вайрика!

Нет, всё ж он произнёс: "Сестра Фарихе ". Корректность, компетентность, безупречный профессионализм - в этом весь Джошуа Сингх. Ни тени небрежения к малейшей детали. Посол ширденский - так посол ширденский, комар носа не подточит.

- Лорд Шингуэнци?

Гм, ей бы самой не мешало употребить льюрскую транскрипцию: лорд Сингуэнке . Хорошо ещё, радость встречи нечаянной-негаданной не вылилось у неё в привычное с детства: "Джош". С неё станется. А встречи, впрямь, сейчас и не предполагалось.

Бывают и в работе наблюдателя почти полностью светлые дни. Когда, например, с утра навестишь Томирелу Ратлин в её мастерской, застанешь Мастера в окружении учеников, в порыве вдохновенного труда. И увидишь картину "Не меч, но мир...", близкую к завершению: самый грандиозный замысел Томирелы...

Полотно изображало - Второе Пришествие. Но - без Страшного Суда.

...Святой Эрихью и святая Аризия, Первопророки, нисходили с парящей, словно из облаков сотканной горы; возвращались в мир, во грехе погрязший. Но не гневом - всепрощеньем исполнены были их лики; и сиянье благодатное изливали они - вне сомнения, своим чередом достигнет оно отдалённейших пределов мира. А кругом бурлила людская похлёбка, лица не лица, рожи не рожи; и страсти суетные кипели в коловращении повседневности. Кругом, как от века повелось, грабили-блудили-предавали-убивали, а всё больше - просто бились рыбами на песке, силясь лишь выжить, локтями друг друга отшвыривая. И всяк был только собой поглощён, и никому, казалось, дела особого не было до Второго Пришествия.

Пока не достигало кого-либо сиянье чудесное. Так пламя бежит по бумаге: поначалу почти неприметно, но вспышка яркая неминуема. Так и Священное Пламя Истины целительно для душ людских.

И вот уже - дрогнула рука, кинжалом в спину метившая; и странное нечто мелькнуло в глазах жуликоватого менялы. Чем ближе к Пророкам, тем больше рожи начинали походить на лица, и с тем большим достоинством распрямлялись фигуры, гротескно изломанные.

И вот уже - иные сами навстречу Пророкам шли, и были во всём им подобны: лики иконописные, исполненные любви и гордости...

Крамольное, в общем, полотно: Чертоги Горние не для избранных, но для всех. Ибо нет ни грешных, ни праведных, есть просто люди - несчастные, заблудившиеся, сами о том не подозревающие.

Такова отправная идея реальных Контакта и Реформы, и таковы условия вступления нового человечества в Семью Человечеств.

И вот - столь совершенная аллегория! на докосмическом Элкорне, когда до Контакта ещё доброе тысячелетие!

И столь отрадно сознавать, что допущена ты к святая святых - к рожденью шедевра. Пусть вразрез с Законом о невмешательстве, но ещё то греет душу, что Первопророчице на полотне придали черты сходства - с тобою. А что в дар? - кошель золотых монет, тайком схороненный под чудотворной палитрой...

Достанет ли презренного металла, чтобы отблагодарить за такую окрылённость? Когда невесомо-легко и на душе, и в карманах; когда, возвращаясь через столицу, на время перестаёшь замечать и помои, и свары уличные, и ребятишек оборванных, в грязи по уши... да любую из окружающих неприглядностей. Когда есть и посреди Тёмных Веков те, кто верует: будет и их мир очищен от скверны.

Чего бы стоила вся докосмическая история - без таких вот гениальных чудаков, лучших провидцев.

Теперь вот, как финальный аккорд светлого дня - друг детства посреди замызганной средневековой улочки...

- Премного рад встрече с вами, сестра. Даже средь убожества подобного. - Слова на льюрском, произносимые с нарочитой правильностью, и с нарочитым же ширденским пришёптываньем; и в голосе, взамен теплу давней близости, холодная учтивость дипломата. Профессионализм, и ещё тысячекратно он же.

- Приветствую и вас, лорд. - Корректный поклон в ответ: единственно верное поведение на людной улице. - Какими судьбами?

- С посольством.

Здесь мы слишком на виду, Лами, - добавил телепатически. Указал взглядом вверх.

Только теперь Суламифь заметила позади Джошуа крепкую деревянную дверь, притворённую, но не на запоре; и над головой его вывеску - три моряка, сдвинувших кружки, и надпись "Тихая Гавань".

Одно из тайных мест в столице Льюра - для встреч наблюдателей с присными их.

Знал Джошуа, где увидеться безопаснее. Подгадал безошибочно, по обыкновению своему.

- За встречу надлежит выпить. - Уже вслух, с дежурной улыбкой политика. - Прошу вас, сестра Фарихе.

Распахнул дверь, даму вперёд пропуская. Издержки работы: словно осталась от друга детства, от первой любви - одна безупречность посла иноземного. Согласно "легенде" его и своей - не более, как шапочное знакомство.

Радость встречи? или горечь разочарования?

Тяжёлая дверь, захлопнувшись позади, намертво отсекла все уличные шумы: визг ребятни, сплетни обывателей, грохот редкого экипажа.

А из полумрака таверны, не успели столик облюбовать, мигом выткалась расторопная девица с улыбкой во весь рот.

- Леди; лорд? - Взгляд вопросительно-искательный.

- Два эля. Пока. - Джошуа бросил монетку.

Обслуга исчезла без лишних слов, предоставила гостям располагаться по своему усмотрению. Располагаться - и осматриваться.

Грех сказать, чтобы наплыв посетителей был в таверне. В одном углу расселась изрядно подгулявшая компания "золотой молодёжи"; один из неё рьяно отстаивал перед прочими честь некоей леди Текеланы, самой прекрасной, самой разумной, самой доблестной, и вообще самее некуда. В углу напротив три сарнийки-морячки - насквозь в соли морских вертов и в смоле судовых канатов, и в этом схожие, как сёстры родные - от души хлопали картами об стол, крякая, ухая и сквернословя в такт. Карты были столь же замызганные и внешне неотличимые друг от друга, как и владелицы их; а поскольку душа у сарнийцев широкая, то удары сыпались на столешницу сплеча, густо и звонко. Можно было подумать, морские волчицы не партию на троих раскидывают, а дезертира сквозь строй гоняют. Причём, судя по усердию дюжих "палачей", злосчастному столу грозило-таки быть запоротым насмерть, медленно, но верно.