Екатерина Степанидина - Испытание на человечность

Линн задумался.

- Да нет, я не привык бегать от кого-то. Главное, чтобы вопросы не блистали особенным идиотизмом, это с ними бывает.

Огромный зал был уже почти полон, ещё немного - и станет темно, и тысячи ожиданий соединятся в одно целое, в единое дыхание, в единый вздох тишины... Они уселись в своей ложе, и свет погас.

...Эта музыка родилась, как дальняя дорога, овеваемая грустными ветрами предчувствий и прощаний. А над ней чисто и светло плакал дождь, и его капли рассказывали, звеня.

И мелодия росла, она взлетела над притихшей землёй, капли дождя сливались в единый печальный вихрь, и вот уже откуда-то издалека донёсся призыв, предвещающий грядущие битвы... И, словно в ответ, тучи почернели, грозным громовым рыком отозвались коротко - и умолкли.

А светлая земля раскинулась широко, просторы её пели о красоте и свободе. И где-то рядом были беспокойные всадники, готовые в любой миг сражаться, защищать... Дождь всё звенел, сливаясь в тихие ручьи, и они, журча, текли мимо душистых кустов, манящих морем тепла и благодати. Ручей бежал, растекаясь шире и шире, но щемящая грусть не уходила, а сгущалась всё сильней, - чтобы вернуться первой песней дождя. Но в ней была уже тревога.

И надвинулись тучи, приведя с собой страх. Он всесильным крылом объял землю, властной волной застилая всё, - и далёкий тревожный призыв к битве зазвучал вновь.

Страх расползался по земле, пригибая, покоряя. А светлая земля не хотела верить в грядущий ужас и плакала.

И могучие волны понеслись вперёд, зовя на помощь.

Их отчаянный призыв достиг небесной выси - и земных глубин.

Грустная мелодия мирного дождя зазвучала вновь, вспоминая о душистых вёснах, тепле и покое. И сверкающая вода закружилась, вспоминая солнце. Покачиваясь на тревожных волнах, печально прозвучала в последний раз мелодия долгого трудного пути к счастью. А издалека доносились голоса войны: всадники услышали зов и были готовы.

Пленённая земля молчала. Лишь мысли её лились в печали озябшего летнего ветра, вспоминавшего о былой свободе и звавшего ушедшую радость. И никто не хотел верить, что отныне это - навсегда. И вопреки холоду тоски, бесприютности тяжёлых дум слагалась музыка надежды.

Надежда была неистребимой. Надеяться было страшно, невыносимо трудно, - ведь живой оставалась лишь память. Но всадники весны где-то есть, они должны прийти, - они придут... Мечта медленно поднялась ввысь - и растворилась в злом, колючем вихре, что, танцуя, торжествовал над тихой землёй. Льдинки острыми уколами заставляли вновь и вновь вздрагивать от страха, но мелодия мечты не умолкала, боль звала на помощь, и всё труднее становилось надеяться, - казалось, беде не будет конца, все отчаянные призывы бесполезны, и вот они поникли...

В глубинах земли грозно и раскатисто прогремело. Невидимый, но могучий вихрь воли вознёсся к небу, воззвал - и помчался.

Пробил час.

Всадники весны начали свой путь.

Они летели, высекая искры из камней, путь их лежал вверх по скалам и ущельям, которые более не могли ни задерживать, ни останавливать. Пламя горело в их душах, реял над ними призыв к битве, и с этим окрыляющим кличем мчались они вперёд.

А за ними следом незримо шла волна надежды, пульсируя, как сердце, ждущее весны. Где-то в глубине её таились будущие тихие зори - улыбки счастья, - но пока они были скрыты, а грозный боевой клич тревожил, говоря, что за всё это ещё предстоит биться. А тишина счастливых дней уже была, - существовала! - и всадники, улыбаясь, знали это.

В их душах жила память о том, как прекрасны ночи без страха, как, смеясь, перемигиваются звёзды, как ласковый тёплый ветер обнимает за плечи. Они помнили светлый шелест цветущих трав и летели, чтобы память стала явью. Волна надежды могучим плащом развевалась за их плечами, чтобы легче было пробиться к ждущей избавления земле.

Всадники были легки, как ветер, а клинки их остры, как звёздные лучи.

Земля ждала.

И они шли. Они спешили сквозь черноту ночи, касались льда, - и он таял от горячих прикосновений. Битва приближалась.

Всадники достигли вершины, где властвовал страх. И клинки скрестились.

И при каждом ударе высекалась молния. И земля вздрагивала - ещё, ещё, ещё...

А потом стало ясно, что страх слабеет, уступает, исчезает... И сияющий могучий луч солнца пронзил серые громады туч, отчего они побледнели и растаяли.

И расцвела на земле радость, сонмы солнечных грёз вернулись в свои гнёзда, чтобы больше никогда их не покинуть... А торжествующие всадники весны гордо стояли на вершине, - спрятав свои мечи.

...Зал ошеломлённо молчал. Да, - знали, что оно есть, что вот, написано на Энтиде, сразу после победы, но одно дело - знать, другое - ощутить самому, встретиться лично, остаться один-на-один с красотой, перед которой ты открыт и беззащитен, ты весь как на ладони, такой, какой ты есть на самом деле, достоин ли ты этой красоты или нет, но ты - есть, ты пришёл...

А потом зал взорвался аплодисментами. И старый, очень старый человек, который видел не одну сотню вёсен, низко поклонился.

- Не плачь, - попросил Линн.

- Так ему же уже триста пятнадцать! Это же кошмар какой-то, он уйдёт, а мы останемся!

- Всё-таки он дожил до победы, и ему повезло жить на Энтиде, которая всегда была свободной. А сколько он уже успел написать! Нет, это прекрасная жизнь, дай Создатель каждому - так...

- Ещё бы... И мы его всё-таки - видели.

Даниель прервал их разговор, извинился: пришли журналисты. Переключиться в обычный рабочий режим было трудно, он знал, что не сможет полностью погасить блеск глаз, что камера всё равно это уловит и оставит, и в какой-то момент ему стало всё равно. Его спрашивали об аресте Вейдера, о будущем трибунала, о том, не опасается ли он за свою репутацию, он отвечал сдержанно и уверенно-спокойно, как будто всё уже было решено. Потом они переключились на Линна, тот заявил, что ему нечего прибавить к сказанному на встрече глав планет Галактического Союза, и что он сделает всё для того, чтобы суд был действительно справедливым. Они говорили, но всё это было страшно невовремя, потому что в зале правило сейчас - иное, власть над душами принадлежала старому человеку с Энтиды, который за все свои годы ни разу не распорядился чужой жизнью, и не было ничего крепче - и подлиннее, чем эта власть... Даниель едва дождался ухода журналистов, чувствовал, что ещё минута - и он выставит их сам. Он знал, что море жизни никуда не делось и бьётся у порога, но оно отступило сейчас - туда, в ночь, за пределы зала, и ему нет сюда пути. И когда вечер закончится, когда угаснут последние звуки, придётся вернуться к этой обычной жизни, но уже - другими, уже - унося с собой частицу огня чужой души, храня её, как величайшую драгоценность. И они уже никогда не станут прежними, - теми, с кем он ещё не поделился пламенем своего сердца...