Лидия Конисская - Чайковский в Петербурге

Достаточно было одного учебного года, одной зимы, чтобы Чайковский убедился в своем призвании. Вернее, нет, не убедился (в душе он, видимо, никогда не сомневался в этом), а просто утвердился в своем решении. 1 мая 1863 года он был отчислен от штатного места и стал считаться «причисленным к министерству», т. е. находился как бы в резерве без получения жалования. Время для этого шага было выбрано не очень удачно.

Дом Демидова, в левом флигеле которого открылась первая русская консерватория.

Той же весной Илья Петрович оставил свое место директора Технологического института. Работать ему становилось все труднее. В 1861 году в институте начались беспорядки, которые выражались в неповиновении студентов и нарушении ими правил. И сюда докатились волны революционных настроений, бушевавшие в те годы среди молодежи, особенно студенчества.

Об этом 17 января 1862 года Илья Петрович подробно писал в докладной министру:

«С некоторого времени у многих воспитанников Технологического ин–та и Горной технической школы проявился дух своеволия, непослушания и дерзости противу властей. Все это они выражают пасквилями, неуместными требованиями, общим шумом, криком, свистками и топаньем при появлении начальствующих лиц и даже насилием; например, 15–го сего января, когда одного из дерзких крикунов я приказал посадить в карцер, они насильственно и дерзко отнимали у дежурного воспитателя ключ от карцера, чтобы выпустить виновного, и при этом грозили выломать двери; наконец, общая дерзость их простерлась до того, что вечером того же 15–го числа подкинули они у моего входа в квартиру в большом пакете на мое имя доселе существующие в институте и школе и давно выданные каждому из них правила в количестве 119 экземпляров, указывающие, как следует себя держать вне института…»

В результате было исключено из института 12 человек. Кроме того, было намечено к исключению еще 45 человек условно, с тем, что они должны подать просьбы о прощении. Такие просьбы были поданы, и почти все исключенные были приняты обратно.

22 января нормальная жизнь в институте возобновилась.

Естественно, Илья Петрович, человек старых правил, должен был всегда стоять на страже узаконенных порядков, что при его мягком характере было трудно.

Вот и стало совсем не под силу работать старому директору, которому было уже к тому времени за семьдесят лет.

В материальном отношении положение семьи теперь стало весьма стесненным. Пришлось покинуть просторные директорские апартаменты при институте и переехать в маленькую бедную квартирку на углу Загородного проспекта и Аештукова переулка (теперь переулок Джамбула), в доме № 16, и жить на пенсию.

А Петру Ильичу, которому отец смог теперь предложить только скромное жилье и не менее скромный обед, нужно было очень много времени тратить на то, чтобы заработать хоть сколько‑нибудь, давая уроки музыки (рояля и теории), аккомпанируя певцам и т. д.

Вспоминая те дни и своих учеников, Чайковский рассказывал о том, как он пошел «наниматься» аккомпаниатором к певице–любительнице Юлии Федоровне Штуббе, впоследствии Абаза. Юлия Федоровна приняла его свысока, подвергла экзамену, после чего сказала по–французски, с сильным немецким акцентом: «Молодой человек, вы плохо знаете музыку. Приходите два раза в неделю, я буду давать вам уроки».

Впоследствии, забыв это, Ю. Ф. Абаза стала страстной почитательницей композитора.

Следует добавить, что ученики Чайковского жили в разных концах города, — один урок, например, надо было давать на Выборгской стороне, другой — в Коломне, а на извозчика денег не было.

Отец и сын проявили себя в этих условиях очень своеобразно и, пожалуй, неожиданно для окружающих, показав какую‑то близость своих характеров: Илья Петрович, вопреки мнению старшего сына Николая да и других родственников, очень поддерживал Петра Ильича в его решении оставить службу, о чем Чайковский вспоминал всю жизнь с чувством нежной благодарности.

Сам же Петр Ильич стал особенно деятелен, весел и энергичен. Радостно занимался он уроками в консерватории, радостно трудился для заработка. Он порвал почти со всеми своими светскими знакомыми, подшучивал над своей ветшавшей одеждой и был счастлив, как никогда, в своей маленькой, узкой комнате в Лештуковом переулке, — такой маленькой, что поместиться там могли только кровать и письменный стол.

Однако бедность этого жилья не помешала молодому композитору создать здесь ряд своих первых музыкальных произведений: «Песнь Земфиры», «Характерные танцы» и многое другое. Один из самых близких его друзей в то время, Ларош, вспоминал, что никто из товарищей не заметил в Чайковском ни малейшего беспокойства за свою судьбу, когда он вышел в отставку. Видимо, вера в свое призвание была у него очень велика, и не могло быть у него никакого сомнения в правильности выбранного им жизненного пути.

На пороге новой трудовой жизни Петр Ильич писал сестре: «Милый друг, Саша! Из полученного от тебя… письма к папаше я вижу, что ты с недоверием смотришь на решительный шаг, сделанный мною на пути жизни. Поэтому‑то я и хочу подробно объяснить тебе, что я намерен делать и на что я надеюсь.

…Так как занятия мои делаются все серьезнее и труднее, то я, конечно, должен выбрать что‑нибудь одно.

…Я уже достал себе на будущий год несколько уроков… я совершенно отказался от светских удовольствий, от изящного туалета и т. п.

…После всего этого ты, вероятно, спросишь, что из меня выйдет окончательно, когда я кончу учиться? В одном только я уверен, — что из меня выйдет хороший музыкант и что я всегда буду иметь насущный хлеб».

В своих воспоминаниях о Чайковском Ларош часто возвращается к описанию его привычек, внешности, образа жизни. Вот каким рисует он Петра Ильича времен консерватории:

«Двадцатидвухлетний Чайковский, с которым я познакомился в Петербургской консерватории, был светский молодой человек с лицом, вопреки моде, уже тогда всеобщей, совершенно выбритым, одетый несколько небрежно, в платье от дорогого портного, по не совсем новое, с манерами очаровательно простыми и, как мне тогда казалось, холодными; знакомых имел тьму, и когда мы вместе шли по Невскому, сниманиям шляп не было конца.

Раскланивался с ним преимущественно (но не исключительно) народ элегантный.

…Прибавлю, что Петр Ильич, в восьмидесятых годах неутомимый пешеход, в это раннее время и еще долго после совсем не умел ходить пешком… и если я сейчас говорил, что я хаживал с ним по Невскому, то это такое исключение, которое свойственно петербуржцу: по Невскому ходят даже такие, которые вообще не ходят.