Лидия Конисская - Чайковский в Петербурге

Еще об одном посещении Чайковским этой же квартиры, но уже значительно позже вспоминал и сын Римского–Корсакова— Михаил Николаевич:

«…Я помню его у нас на квартире на Фурштадтской улице, когда играли, очевидно, по просьбе Николая Андреевича его квинтет для фортепьяно с духовыми инструментами. Я с любопытством осматривал инструменты… Вероятно, Николай Андреевич пригласил Петра Ильича послушать его произведение… Петр Ильич очень мило и ласково говорил что‑то со мной и что‑то объяснял мне по части какого‑то инструмента.

…Как я уже сказал, Петр Ильич умел чрезвычайно ласково говорить с детьми и вот значительно позже… бывая у Николая Андреевича, …шутил с моей сестрой — Надеждой Николаевной (в замужестве Штейнберг), которой тогда было лет 8—9. Маленькая Надя была в восторге от Петра Ильича, называла его «душка Чайковский» и говорила, что выйдет за него замуж».

Итак, опера «Опричник» была единогласно одобрена и принята к постановке, но волокита продолжалась.

Петру Ильичу приходилось не один раз приезжать в Петербург, то для переговоров с дирижером оперы Направником, то для присутствия на репетициях. Он пробыл здесь четыре дня, с 22 по 25 января 1874 года, сокращая оперу и внося в нее изменения.

Он писал об этом брату Анатолию:

«…B Питере я остановился в отвратительном отеле «Виктория» (Казанская улица, ныне улица Плеханова, Д. 29. — Л. К.). Отправился прямо к Направнику, которому перед тем я назначил свидание письменно. Я решил очаровать его полным согласием со всеми требованиями его и ласково–почтительным обращением. Цель эту я достиг самым блестящим образом, и мы расстались с ним по–дружески. Все четыре дня я проработал над сокращениями и изменениями в партитуре. Большею частью обедал у папаши и занимался у него же. Как я ни убегал от всех, но меня‑таки нашли и атаковали в моем номере».

Для присутствия на репетициях и премьере Чайковский приехал в Петербург в двадцатых числах марта 1874 года и остановился у отца.

Первая же встреча с Направником была неприятной. Дирижер сделал много сокращений в партитуре, что очень обидело композитора.

Первыми репетициями Чайковский также был недоволен. Не нравились ему и своя музыка, и исполнение, и сценическое оформление оперы.

На постановку «Опричника» дирекция не истратила почти ни копейки. Декорации и костюмы были старые. Трудно сказать, откуда их подобрали. Очевидно, из каких‑нибудь давно снятых с репертуара опер.

Зная, что его московские друзья собираются специально приехать на премьеру оперы, Чайковский 25 марта 1874 года писал своему другу профессору Московской консерватории К. К. Альбрехту:

«Карлуша!

…Объяви всем нашим, что моя опера пойдет в пятницу на святой, и если состоится предполагаемая поездка, то предупреди, чтобы я мог достать билеты. Но, по правде сказать, я бы лучше желал, чтобы никто не приехал. Ничего особенно хорошего в опере нет. А впрочем — как знаете. Еще у меня к тебе просьба. Если имеются на мое имя письма, то пришли мне сюда (на углу Канонерской и Могилевской, дом Львова, № 7, кв. № 24)».

И в тот же день С. И. Танееву:

«Сережа! Если вы имеете серьезное намерение приехать в Питер для слушания моей оперы, то я очень прошу Вас не приводить сего намерения в исполнение. По правде сказать, ничего нет особенно хорошего в этой опера, и мне бы не хотелось, чтобы Вы из‑за нее прикатили в Петербург».

В этом же году, еще до постановки оперы «Опричник» (23 февраля), в Петербурге была исполнена в первый раз Вторая симфония. Дирижировал Направник. Успех был большой. Петербургским композиторам она очень понравилась. (Кроме Кюи, который, как и о других произведениях Чайковского, дал о ней плохой отзыв в «Петербургских ведомостях».)

Все время перед премьерой оперы настроение Чайковского было отвратительным.

Модест Ильич вспоминал, что в те дни его брат был очень раздражителен и один раз даже (чего раньше никогда не бывало) накричал на него за его критические замечания по поводу сценария первого действия.

Он писал в своих воспоминаниях:

«В день, когда должна была появиться в первый раз афиша «Опричника», мы с Петром Ильичом завтракали в «Пассаже» и после я предложил ему пройтись до Александринского театра, чтобы посмотреть на афишу. Он согласился, но последовало разочарование—-афиша оказалась прикрепленной вверх ногами».

Премьера «Опричника» состоялась 12 апреля 1874 года. На спектакль приехали все профессора Московской консерватории во главе с Н. Г. Рубинштейном.

В своих воспоминаниях Бессель писал: «Это первое представление было настоящим триумфом Чайковского».

Успех оперы действительно был большой. Композитора стали вызывать уже после второго акта и очень единодушно. Публика была настроена празднично и доброжелательно.

Вот еще несколько строк из воспоминаний Модеста Ильича о том вечере: «В ложе второго яруса сидел Илья Петрович с семьею. Старичок сиял от счастья. Тем не менее на мой вопрос: „Что лучше, по его мнению, для Пети — переживать этот успех или, будучи чиновником, получить орден Анны первой степени?" —отвечал: „Все-таки Анненская звезда лучше!“».

После спектакля члены дирекции Русского музыкального общества дали в честь Петра Ильича ужин в ресторане Бореля. На ужине тогдашний директор Петербургской консерватории Азанчевский прочел адрес, где перечислялись заслуги Чайковского и назначалась премия композитору в размере трехсот рублей.

Если можно было бы сказать, что в Петербурге Чайковского преследовал какой‑то «злой дух», то «духом» этим, несомненно, был музыкальный критик и композитор Цезарь Кюи.

Первый раз он писал о Чайковском в отчете о консерваторском выпускном концерте на страницах «Петербургских ведомостей» (1866, 24 марта, № 82). Читатель помнит высказывание Кюи о молодом выпускнике консерватории, — оно помещено в предыдущей главе этой книги.

Далее на страницах этой же газеты время от времени стали появляться подписанные вместо фамилии тремя звездочками (а нам известно, что три звездочки, справа под статьей, был псевдоним Ц. Кюи) статьи, полные такого яда, такой злобы, что трудно было поверить — неужели так может писать один музыкант о другом!

В 1869 году Кюи писал о симфонии Чайковского «Фатум», созданной композитором в 1868 году: «…все это угловато, сурово… музыка невысокого полета». Далее Кюи удивлялся тому, что «Фатум» создал ученик Зарембы. «…Значит, — продолжал он, — гармонический разврат и отрицание классических форм проникло и в ту священную обитель музыкального консерватизма… надеюсь, что Петербургская консерватория воспылает благородным гневом на «Фатум» и на его автора; уповаю, что его партитура будет публично сожжена в присутствии всех учеников Консерватории; смею думать, что его автор будет осужден и безжалостно брошен на жертву неразрешенных диссонансов; но все это будет напрасно, никакими репрессивными мерами не остановить современного музыкального движения…»