Лидия Конисская - Чайковский в Петербурге

Жена его—дочь адмирала Беренса — была очень красива даже в старости. Именно она занималась воспитанием детей. Пять дочерей и три сына получили прекрасное образование. Впоследствии один из сыновей — Илья Петрович — был инженером и участвовал в строительстве Литейного моста в Петербурге. Судьба Андрея Петровича— гвардии офицера — сложилась трагично. Его перевели в армию за то, что в сентябре 1862 года он заказал панихиду по одному из казненных революционеров.

Дети Петра Петровича занимались музыкой, любили театр и танцы. Особенно очаровательны и веселы были все пять девушек. Три из них занимались в рисовальной школе при Академии художеств. Петр Ильич больше всех подружился с Анной Петровной (в замужестве Мерклинг), несмотря на то, что она была старше его на десять лет. Эта дружба сохранилась на всю жизнь. О многом говорит письмо Петра Ильича из Неаполя, написанное им в ответ своей двоюродной сестре. Двадцать лет прошло с начала их детской дружбы, а это теплое послание с первых строк переносит друзей в годы юности.

«…Едва я взглянул на конверт, как на крыльях памяти унесся в давно прошедшее время, и мигом явилась картина столовой в Училище правоведения. Нос приятно щекочется запахом борща и каши (они всегда бывали по четвергам), душа умиляется в ожидании битков, долженствующих явиться вслед за борщом, сердце сладостно сжимается при мысли о том, что до субботы осталось два дня, и тут‑то, в довершение всех прелестей, своей торжественно–тихой походкой ко мне направляется швейцар Голубев с письмом в руках. Вижу милый почерк, разрываю конверт и читаю твою восхитительную болтовню. Разве эти милые воспоминания могут испариться? Нет, Аня, хоть мы с тобой теперь и редко встречаемся, но как ты, так и моя любовь к тебе все та же. В столовой Училища правоведения и в Неаполе твое письмо мне одинаково приятно» (7 мая 1874 года).

Теперь, приходя по воскресеньям и праздникам из училища, Петр находил дома большое жизнерадостное общество молодежи. Приходили в отпуск воспитанники Кадетского корпуса сыновья Петра Петровича, братья Николай и Ипполит, собирались их товарищи, и до поздней ночи в доме Остерлова звучали музыка, пение, молодой смех.

Анна Петровна вспоминала впоследствии о Петре Ильиче: «Его часто заставляли играть что‑нибудь, что он играл по слуху. Он не любил этого и исполнял небрежно, только бы отделаться. Помню, меня это поражало, поражало меня также выражение его детского личика, когда он играл один, для себя, смотря и, видимо, не замечая ничего из окружающего».

Обычно молодежь, развеселившись, долго не могла угомониться. Но вот открывались двери кабинета Петра Петровича, появлялся он сам, суровый и нахмуренный, и молча начинал тушить свечи и лампы.

И. П. Чайковский и младшие братья Петра Ильича близнецы Модест и Анатолий.

…А в училище жизнь шла своим чередом. Так же приходилось посещать обязательные лекции. Теперь, на старших курсах, изучались специальные и порой скучные юридические предметы. В высшем университетском курсе училища (в III, II и I классах) преподавались такие, например, дисциплины: энциклопедия законоведения, римское государственное, гражданское и уголовное право, судебная медицина, уголовное и гражданское судопроизводство, законы финансовые и полицейские с предварительным изложением политической экономии, гражданская и уголовная юридическая практика и другие.

Вели эти предметы чиновники–профессора.

«Курс Палибина был не чем иным, как рядом выписок из подлежащих томов свода законов… об основных началах государственного права… Мы не узнавали ровно ничего, — писал воспитанник училища К. Арсеньев, учившийся с 1849 по 1855 год. — Законы о финансах и гражданское право читал А. И. Кранихфельд до крайности плохо… профессор… был совершенно лишен дара слова».

А о книге «Руководство всеобщей истории» профессора И. П. Шульгина, считавшегося в училище одним из лучших преподавателей, Н. А. Добролюбов писал так: «Как жалки те бедняжки, которые принуждены будут учиться по книге г. И. Шульгина! Какое извращение здравого смысла, какая узость и пошлость воззрений…»

Самой колоритной фигурой был, пожалуй, отец Богословский —доктор богословия и составитель «Священной истории». Еще в одном из младших классов маленький Петя увидел однажды его в ярко–синей рясе спускающимся с лестницы, и это почему‑то произвело на мальчика впечатление. Однако при ближайшем рассмотрении отец Богословский поражал своей нечистоплотностью. Рассказывали, что однажды генерал Языков отказался поцеловать ему руку именно оттого, что она была грязна. Скандал, который вследствие этого получился, пришлось разбирать шефу училища — принцу Ольденбургскому.

Дом Остерлова на углу Кадетской линии и Среднего проспекта.

С кафедры отец Богословский произносил речи такого рода: «Как живет теперь молодой человек? Страшно смотреть! По субботам разве идет он добровольно в церковь отстоять всенощное бдение? Нет! Всунув чертову кадильницу (т. е. папиросу. — Л. К.) в зубы, он на бенефис к Рахили спешит!»

Театры он называл «бесовскими радованиями», а всех актрис Рахилями, по имени знаменитой французской актрисы Рашель. Кстати, воспитанников училища если и водили в театр, то чаще всего в Михайловский, где играла французская труппа. Впрочем, бывали они и в балете, и в Александринке.

В те годы очень скрашивала жизнь Чайковского музыка, которой уже тогда он отдавал много времени. Учившийся с ним А. Михайлов вспоминал: «Всегда задумчивый, чем‑то озабоченный, с легкой обворожительной улыбкой появлялся он среди нас в курточке с засученными рукавами и целые часы проводил за роялем в музыкальной комнате. Играл он превосходно…»

Об этих часах вспоминал его друг Алексей Апухтин [1] Известный поэт. На слова многих его стихотворений Чайковский впоследствии написал ряд романсов («День ли царит…», «Забыть так скоро», «Он так меня любил», «Ни отзыва, ни слова, ни привета», «Ночи безумные»), Чайковскому Апухтин посвятил некоторые свои стихи. в стихотворении, написанном значительно позже и посвященном Чайковскому:

Никто, однако, кроме, может быть, одного Апухтина, не видел в Чайковском будущего великого композитора. Его товарищ В. Герард говорил: «Я отлично помню, как после спевок в Белой зале по уходе руководителя хора Ломакина Петр Ильич садился за фисгармонию и фантазировал на задаваемые нами темы (конечно, большею частью из модных опер). Нас это забавляло, но не внушало никаких надежд на его славу в будущем».