Илья Стальнов - Нереальная реальность

– И оказалось, что мы не одинаково честны и чисты. Что мы разные. В одних живет свет. Другие готовы отдаться без лишних терзаний в лапы Змея и принять участие в его темных играх. Звездоликий провел грань. Он разделил нас на тех, кто не имеет иного стремления, как выжить в новых условиях. На тех, кто хочет отгрызть кусочек от пирога власти. И на тех, кто не привык жить на коленях.

Строн задумался. Отхлебнул еще «кофе-чай».

– А ведь сперва мы все восприняли Звездоликого, как очередного политического клоуна – таких в то время было пруд-пруди. Они приходили и уходили, на короткое время они могли обмануть людей. Обмануть всех, но только не детей из семисот семей, которые с самых малых лет знали, что такое власть и с чем ее едят. Мы заключали пари на то, сколько он продержится – назывались сроки от трех суток до года. Но никто не отважился пророчить ему больше года…

– Просто уже пошел другой счет, – сказал Лаврушин.

– Он вцепился во власть. И в своих когтистых лапах все сильнее стискивал Джизентар… И вдруг семьсот семей начали замечать, что их тысячелетняя власть не стоит ничего против власти Звездоликого. Что он завоевывает все новые позиции, тесня своих противников. Пока до открытой схватки не доходило, но в случае чего у семей шансов было немного… Мы были молоды. Двадцать три года – самое время, чтобы заняться играми в «заговоры»… Однажды нас и накрыли в комфортабельной обстановке за бокалом вина, когда мы лениво обсуждали вопросы будущего государственного устройства Джизентара. В особняк ввалилась толпа разъяренных «тигров». Потом бесконечные, изматывающие допросы.

– Да, Кунан тут специалист, – кивнул Лаврушин.

– То, что вы увидели в «театре кукол», так называют вашу тюрьму, это ерунда. Главного вы не узнали. Жажду. Желания спать. И боль.

Рыжий вытянул руку, растопырив пальцы.

– Все ногти были сорваны. Потом их восстановили в биорегенераторах, но тогда они походили на проверченный сквозь мясорубку фарш. А электроток… Пытали нас больше в назидание другим, да для удовольствия и тренировки палачей. Нашу примитивную, несерьезную организацию взяли в полном составе, так что дознаваться было нечего. В то, что мы представляли какую-то опасность для Кунана, мог поверить только ребенок.

– Я читал об этом, – сказал Лаврушин.

– Правильно. Дело аристократов – с него Кунан начал разгром семисот семей… Знаете, он ведь потрясающе умен. И хитер. Такие действительно встречаются раз в триста лет. Я восхищен Звездоликим…

– Что? – удивился Степан.

– Да, восхищен. Возможно, Кунан именно тот, что нужен был нашему исстрадавшемуся Отечеству. Его единоличная воля, его ум и прозорливость, его умение подвигать массы. Наш мир нуждался в переформатировании… Да вот только он дите Великого Змея. И все дела его – во благо хаоса. Поэтому он не надежда, а несчастье Джизентара…

– А что было потом?

– Новая жизнь. Застенки. Районы социального обновления. Все это нужно пережить самому, чтобы понять. Слова слишком тусклы. Кошмар длился три года. И еще девяносто восемь дней. Клянусь, я помню каждый из них. А затем я бежал.

– Из района социального обновления? – удивился Степан. Он еще на Тании немало узнал о концентрационных лагерях, которые диктатор раскидал по самым глухим и безысходным местам планеты.

– Трупы в районах соцобновления сбрасывали во рвы. Когда рвы заполнялись, их засыпали песком. Меня выбросили в ров, как безжизненное тело.

Лаврушин поежился, а Степан протянул:

– Дела-а.

– Я не задохнулся под грудой трупов. Я выбрался наружу. Кругом – радиоактивная пустыня. «Тигры», охраняющие район, пачками жрут антирадиационные таблетки, а социалобновляемые пачками мрут. Но я выжил. Человек может все, даже невозможное. И он выживает там, где выжить нельзя. Главное, чтобы было стоящее чувство, которое гонит тебя вперед. Которое не дает упасть. Не дает захлебнуться кашлем, когда выкашливаешь черные куски легких. Не дает потерять сознание, когда в глазах темнеет, и видишь лишь блестки – следы радиоактивного излучения. Ты слышишь зов долга и встаешь, когда встать уже не должен. И идешь. Встаешь, опять падаешь. Идешь.

– И какое чувство это было? Ненависть? – спросил Лаврушин.

– Она. Я хотел посчитаться. Я шел и шел. И я сделал невозможное. Добрался до границы лесов. Там меня подобрало кочевое племя Лесной Федерации. Затем я оказался на одной из баз «Союза правдивых». Он тогда входил в силу и готовился к великим победам над диктатором Кунаном.

– И продолжает готовиться два десятка лет.

– О, тогда мы были полны надежд. Я прошел курс регенерации, реабилитации. Меня вылечили от лучевой болезни. Восстановили ткани. Набравшись сил, я вернулся в Джизентар. Я уже знал, что все мои друзья ушли на новое воплощение. В живых остался Трот рен Грон – Кунан простил его из-за каких-то темных связей с его отцом. И выжил Крос. Старый друг Крос. То, что он предатель, мы узнали, когда он вывел из строя несколько групп сопротивления. Тогда же мы считали, что он просто везунчик.

– Значит, главный долг вернете ему?

– Ему. Когда меня арестовали, друзья спрятали мою жену и ребенка. Дочку удалось спасти, а жену месяцем позже взяли «тигры». Что они делают с женщинами врагов Звездоликого хорошо известно.

– Где она сейчас?

– Затерялась в районах социального обновления. И виноват в этом опять он – Крос. Он – демон, присланный из зазеркального мира, чтобы ломать мою жизнь, убивать дорогих мне людей. Я ненавижу его. Ненависть эта всегда со мной.

– Но почему Крос продал вас? – спросил Степан.

– У него раньше кончилось детство. Он всегда был чертовски прозорлив. Пока мы заключали пари о скором падении Кунана, он усмехался, понимая, что Звездоликий пришел надолго. И если хочешь жить, надо искать общий язык не со своими друзьями в Высочайшей военной школе, а с ним. И он продал душу Змею!

– Во, сволочь такая… Надо было пристрелить его в «сельве», – горячо воскликнул Степан.

– Я в спину не стреляю – я вам уже говорил, – покачал головой Строн, и с тоской посмотрел куда-то вдаль, в окно, мысленно пытаясь проникнуть в прошлое, сорвать с него замки времени и пережить все снова. Он вспоминал свою нелегкую жизнь, тюрьмы, побеги, нестерпимую боль чудовищных пыток и не меньшую боль в блоке регенерации. Он вспоминал все то, что не расскажешь никакими словами.

Типинус стоял на вертолетной площадке небоскреба, облокотившись рукой о кабину ярко-желтой винтокрылой машины. Он задумчиво разглядывал городской ландшафт.

Внешность Великого Отшельника слегка разочаровала Лаврушина. По своему роду занятий Хранитель Лабиринта должен был представлять из себя нечто среднее между Сергием Радонежским и Франциском Ассиизским. Огонь в глазах, развевающаяся благородная борода, величавая плавность движений, аскетическая худоба – что там еще должен иметь отшельник. Во всяком случае он должен выглядеть необычно. А Типинус мало чем отличался от тысяч своих собратьев – странствующих жрецов, которые меряют шагами улицы Джизентара и провинций, искренне верят в свою избранность, в то, что они слышат шелест крыльев Дзу, а большинство просто умеют ловко трансформировать молитвы, в которые не верят, в звонкую монету, в которую верят все.