Кир Булычев - Искушение чародея(сборник)

Я уже и не пытаюсь прервать этот словесный поток. Старик, заметив это, умолкает сам.

– А насчет того, что вы имеете в виду, Горелик, – он устало машет рукой, – говорить нечего. Сами должны понимать, не маленький.

Пауза.

– По большому счету вы правы, Мускин. Но только по самому большому. Так что давайте начистоту. У вас в доме хорошая… – я вспоминаю, что старик не любит слово «малина» (что поделать, может, это название и воровское, но почему-то в ходу именно оно), и даже успеваю изменить формулировку, – убежище?

– Более-менее. Для четверых взрослых человек и птицы хватает. Но вы же понимаете: еще троим туда…

– Не смешите меня. Каким «троим»? Двоим, Мускин. И совсем не взрослым. А вас, взрослого человека, вместе с вашей птицей, я приглашаю к нам. Вместо этих двоих. Потому что наша… наша, да, «малина» – она скорее менее, чем более. Прошлый погром мы в ней как-то пересидели, но теперь детей я там прятать остерегусь.

Снова пауза.

– Почему бы и нет, Горелик. Однако вы же знаете мое мнение: суета это и самообман. Против единоразового погрома иногда еще может сработать, но сейчас, когда готовится, скажем прямо…

– Тем более, Мускин. Приходите к нам – и не будете разочарованы. А «прямо» можно и не говорить. Я, знаете ли, суеверен.

– Напрасно. По слухам, это приносит несчастье.

И тут я замечаю на лице старика удивление. Именно удивление, не более того. Но зато крайнее. А ведь у нас в общем-то мало что может так удивить, при этом не угрожая, да еще смертельно.

Прослеживаю его взгляд. И вижу девочку. Чужую девочку.

То есть я сразу понимаю, что чужую, и даже могу сказать, почему именно. Но довольно долго не могу поверить своим глазам.

Лет, наверно, двенадцать ей. Мне сперва показалось – больше, но нет: просто с детства кормления очень хорошего. Притом не пухленькая, наоборот, худенькая и жилистая – однако это совсем другая худоба, чем от недоедания.

Вдобавок умытая хорошо. И загорелая, хотя сейчас вроде рано. И непуганая. Такое сразу видно.

В чистом, выглаженном комбинезончике непонятно какого, но похожего на военный покроя, со множеством карманчиков. Один из карманов, набедренный, сильно оттопыривается, в нем что-то круглое, поблескивающее синим. А через плечо сумка, вроде маленького планшета.

Никогда не было и не может тут быть немецких детей, а то я и вправду бы подумал…

– Молодые люди, где ваши латы? – спокойно спрашивает старик. – Вам жить надоело?

Ага, «молодые люди». Приглядываюсь – и точно: в сторонке от девочки еще и паренек. Почти такой же, только без сумки, зато с заплечным мешком каким-то.

Ребята недоуменно переглянулись. Девочка хотела что-то сказать, но парень ее опередил:

– Нету лат. Ни лат, ни кольчуг, ни скафандров…

Он даже засмеялся. Девчонка, впрочем, глянула на него хмуро.

– Тебе весело, юноша? Значит, когда возьмут за одно место – терпи до конца, ни слова не произноси. Может, ты из таких героев, бывает. Но если нет – тем, кто с тобой по одному адресу, будет еще веселей.

Старик демонстративно постукивает пальцем сперва по желтой лате – он ее у меня, было дело, специально заказывал: «Чтоб как щит Давида, о шести лучах», остальные-то просто желтый лоскуток нашивали, даже сам я, – а потом по белой. Новой, недавно введенной, с надписью: фамилия, номер дома, улица.

Мальчишка явно ничего не понимает. Зато я теперь понимаю, что верить своим глазам все-таки было надо:

– Бросьте, Мускин. Они не здешние. Они из-за проволоки.

– Да, мы нездешние, – подтверждает девочка. Она, не отрываясь, смотрит на птицу, а рукой что-то нащупывает в своей сумочке.

– Жить надоело, – снова констатирует старик, покачав головой.

Между прочим, он глубоко прав: сейчас в гетто так просто не попасть. А уж средь бела дня такое разве сумасшедший может попробовать, которому совсем головы не жаль. И, конечно, надо быть слишком нездешним, чтобы совсем не знать про латы. В городе о них известно каждому, с самого начала.

– А мы через стену, – девочка на миг переводит взгляд в мою сторону – там, где у вас называется… – она помедлила, – между бывшей аптекой и, э-э, бывшим рабмолом.

М-да. Ну, мне еще жена говорила, что у меня все мысли по лицу читать можно, они там не написаны даже, а сороковым кеглем набраны (метранпаж была). А вот девчонка все же врет: от аптеки до Дома рабочей молодежи действительно тянется стена, но через нее так просто не перелезешь. Это одновременно как таракан ползти и как кузнечик скакать надо. Только потому там патрули днем почти не ходят.

Девочка (взгляд ее по-прежнему прикован к майне) вновь быстро косится на меня, раскрывает было рот, но ничего не говорит.

– Так, барышня, – Мускин вновь словно покатал языком это слово. – Что-то слишком многие сегодня интересуются моей птичкой. Рассказывай.

– Это очень необычная история, – говорит чужая девочка. – Видите ли, ваша птица нужна нам для…

И тут происходит нечто вовсе странное. Синяя округлая штуковина, верх которой слегка выступал над краем девочкиного кармана, вдруг сама собой выскакивает наружу. Это какой-то шарик размером поменьше бильярдного, на вид мягкий, даже пушистый – и вовсе уже не синий: он окрасился багрянцем, по которому густо искрятся белые звездочки. На тонких, как проволочки, ножках этот шарик быстро взбегает по одежде девочки и, дрожа, прижимается к ее щеке.

Девочка реагирует мгновенно:

– Пашка – барак, дверь, налево! – выкрикнула она приглушенным голосом. А сама метнулась направо.

С разгона взбегает прямо по стене. Я не шучу: именно по стене – шаг, и еще один шаг, а там даже ей уже надо падать, но, изогнувшись, в касание дотягивается до карниза, цепляется за него… Миг спустя она уже рыбкой проскальзывает в приоткрытое окно второго этажа.

Нас с Мускиным тоже как подбросило с места, потому что в гетто если уж человек бежит или прячется, то он, как правило, имеет основания. Но так, как мы теперь можем бегать, это смех один, причем даже не в сравнении с этой девочкой. В общем, просто шарахнулись к стенам, даже не пытаясь добежать до входа.

Секунду-другую ничего не происходило. А потом из-за угла соседней улицы показывается некто высокий, в черной кожанке, до скрипа затянутой ремнями. Городницкий это, замкоменданта. Гость он здесь довольно редкий и, пожалуй, не самый страшный, но… страшный, что там говорить. В руках у него блокнот, он смотрит в него, потом бросает взгляд вдоль улицы, видимо, сверяясь с каким-то списком, на минуту останавливается. Потом снова заглядывает в блокнот – и… уходит; за ним, черным, тянется хвостом серая свита.

По нам его взгляд скользнул, как по пустому месту. А за чужих ребятишек, конечно, зацепился бы.

Вот уже второй ворон за сегодня. И тоже пролетает, не навредив. Ох, до чего же плохо дело…