Сергей Цикавый - Шаги в глубину

— Туда, — приказала я.

— Внимание, — сообщил фрегат, — обнаружены критические повреждения двигательных систем. Скорость — маневровая. Система защиты и компенсации…

— Туда, сука. Ускорение — полторы тысячи g.

— Заданная программа не может быть выполнена…

— Туда, мать твою, я сказала!

— Заданная про…

Сволочь ты такая, шептала я, глядя на фиолетовую кляксу. Я тебя ненавижу, я тебя ужас как боюсь, и не хочу тебя. Я бы тебя за мегаметр обошла, погань. Но так уж получилось, что мне надо.

Просто надо.

Иди сюда.

— Внимание, не установлено ограничение вероятностной логики…

Получилось, поняла я. Мир поплыл. Где-то я это уже видела — чувствовала — слышала. Мир непослушно раздвоился, копия ушла куда-то в сторону, потом еще одна копия, и еще.

Давай, копирка. Давай!

Я оказалась в колоде карт — одинаковых карт, которые змеились в руках фокусника, которые тянулись, тянулись и тянулись. Лента карт стала бесконечной, и в какой-то момент я поняла, что жульничаю: карты были из разных колод.

Я ощущала себя в сердце разрушенного фрегата, меня откачивала живая и невредимая Трее, в рубку вламывались десантники, меня волокли в спасательный бот… Беги, Алекса, беги!

Бот. Спасательный бот — это выход. Не мой бой, не моя война. Просто отсидеться.

Я замерла. Алекса сидела, скорчившись, в спасательной капсуле, вокруг нее бушевало сражение, радиоузел капсулы был поврежден, воздушные системы — тоже.

«Я не герой», — прошептала Алекса — я. Я молилась, потому что струсила и оказалась в ловушке.

Mein Gott, я нашла свой последний кошмар. Кто бы мог подумать, рассмеялась я, прежде чем навсегда оставить эту себя и бежать дальше, вглядываясь в карты.

Черная вспышка: в каком-то из нескончаемых «Эосфоров» Алекса Кальтенборн-Люэ оказалась не такой удачливой. «Так вот как это — умереть? Чернота и все?» Меня волокло вдоль целой серии черных вспышек, меня волокло в боли, с меня срывало ту самую сорочку, в которой я родилась, космос трещал, надрываясь от такого чудовищного напряжения, а я все тянула и тянула на себя странное одеяло — одеяло невероятных вероятностей.

И — вот оно.

Алекса недоумевающе вертела головой в рубке совершенно целого фрегата, Алекса смотрела на сходящие с ума приборы и ничего не понимала: она ведь уклонилась в самый-самый распоследний момент, она смогла, а значит — мне нужна именно эта я. Моя единственная выигрышная комбинация.

Колода карт с хрустом сложилась, вызывая знакомое ощущение чудовищного пресса. Тысячи Алекс вихрем летели в меня — с искаженным от боли лицом, изумленные, восторженные, перепуганные. Нескончаемая череда вероятностей возвращалась к подмененному исходнику.

Раненая я. Проигравшая я. Мертвая я.

Хуже всего была мертвая. Или нет, вру. Хуже всего была та, трусливая и задыхающаяся Алекса, которая так некстати вспомнила о боге, о спасителе, о своей жизни. Гори ты в аду, трусливая трагичная дура. Или нет, не так: лучше иди ко мне, в меня.

Копье развеялось над моим лицом, втянулось в порт под нормально освещенным потолком, на моем лице не оказалось шлема, и я была отчаянно жива.

«Давай мы это просто забудем, хорошо?»

Я поднялась с ложемента. На градаре кого-то добивали в две «линейки», кто-то весело горел, отметила я между делом. Больше всего мне хотелось обернуться. Сразу и рывком, чтобы одним махом избавиться от страшного вопроса.

— Алекса, я не чувствую ног.

Трее сидела под своим креслом и массировала голени — целые и невредимые. Я подошла к ней, ухватила под руки и усадила на место. «Тяжелая вы, Кацуко-сан, — думала я. — Тяжелая и взмокшая» . Бисеринки пота на лбу, мокро в подмышках — карманный стратег панически боялась инвалидности, хотя бы и временной.

— Что ты сделала? Я отключилась…

Женщина посмотрела мне за спину. «Эосфор» получал входящие вызовы: флагман звали сразу три корабля, все три фрегата, завершив бой, шли ко мне.

Целы все трое — и слава небесам. Сейчас отвечу.

— Вы приказали снять ограничение вероятностной логики. Я запустила РПТ в этом режиме.

— Я? Но… — Кацуко-сан замолчала, а потом кивнула сама себе. — Что произошло?

«Как бы вам так…»

— Стелс-бомбер почти уничтожил «Эосфор»… Взрывом вам отрезало ноги, — добавила я.

Если Кацуко-сан и изменилась в лице, то инквизитор Кальтенборн этого не заметила.

— Понятно. Хорошо, принимай вызов. И помоги мне добраться до медотсека.

Я оглянулась уже от пульта связи:

— Вызовите кого-то из десанта, быстрее же будет.

Трее, массируя колени, запрокинула голову:

— Если ты выполнила… мой приказ, то вне рубки на «Эосфоре» никого нет.

— Что?!

— Ты слышала. Вообще, очень странно, что ты перетащила в эту вероятность меня.

* * *

— И как это выглядело?

Дональд помялся, подбирая слова, а потом вздохнул:

— Н-не могу описать. Как обычный режим п-продвинутой тактики, только каждая копия б-быстро мерцала и менялась. Н-ну, то есть…

Я потерла глаза.

— Ладно, не напрягайся так. Словарный запас лопнет.

Обормот кивнул и затих. Связь работала, мы висели вчетвером у самой червоточины, а вокруг шныряли корветы обнаружения.

— Д-десанта больше нет?

— Что? А, да. Магия «дырокола», — я щелкнула пальцами. — Могу разрушать будущее и строить города.

На самом деле это пугало меня до одури. Вот ты есть, а вот кто-то уже вышвырнул тебя: пшел, дескать, вон из этого варианта вселенной. Галактика, как известно, очень зла, но это… Это, по-моему, уже слишком. Погибнуть в бою — одно, а исчезнуть потому, что кто-то перетасовал варианты развития событий — другое.

— Т-то есть ты свободна? — настойчиво спросил Дональд.

А, вот куда он гнет. Безногая Трее против инквизитора — это очень и очень хорошо предсказуемый бой. Только вот ведь беда какая: не будет боя.

— Свободна. Куда ты меня пригласишь?

Зря я тебе троечку за лицо ставила все время, зря. Очень сейчас живописная смена выражений получилась.

— Значит, нет?

— Нет, Дональд.

— И почему?

Я вздохнула, думая, как бы выразиться. Получался какой-то дурацкий супергеройский пафос, вроде как я иду умирать за всех и каждого, во имя человечества, и чтобы знамена развернуты, и мой путь под моими ногами…

Аминь, дрянь-то какая, а?

— Я тебе уже сказала. Иначе нельзя.

— Да почему нельзя?!

А ты опасный сукин сын, канцлереныш! Я почувствовала, как щекам становится ай-ай как горячо.

— Жизнь за человечество, человечество за жизнь — давай опять упражняться, а? Тебе не хочется сделать так, чтобы в твоей жизни появился какой-то смысл?!

Он помолчал, а потом кивнул:

— Хочется. В-выслушаешь?

«Опять заикается. А ведь прекратил было» . Я кивнула, и он поерзал там, в нескольких километрах.